Следствие ведут дураки

Николя, верно, не понял половины роскошных Осиповых выражений, но общий смысл был донесен до него удачно, тем более что Осип так сжал короткими толстыми пальцами запястье Николя, что у того перехватило дыхание. Гарпагин-младший, очевидно, испытывал непреодолимый, панический страх перед Осипом.

Он мотнул головой, отчего длинные волосы упали на столик, и тихо проговорил:

— Ну хорошо… я скажу. Но только не здесь. Тут народу слишком много. И слышно плохо. И по-русски тут многие хорошо понимают, так что не надо рисковывать. (Николя хотел сказать: «рисковать».)

— Вот енто другой разговор, — одобрительно заключил Осип, усмехаясь и переглядываясь с Астаховым. — Щас водочки хряпнем для сугреву и покалякаем.

Выпили водки. Николя поднялся и, наклонившись к самому уху Осипа, проговорил:

— Поднимемся наверх. Там будет удобнее.

— Ага, — сказал Осип и оглянулся на двери: так стояли Лафлеш и чудо в рыболовном неводе. Как только Осип, Иван Саныч и Настя встали, они тут же двинулись к стойке бара, и Лафлеш показательно заказал себе коктейль.

Осип усмехнулся: откровенно говоря, он чувствовал себя довольно уверенно, особенно потому, что в кармане его замечательного оранжевого пиджака наличествовал пистолет, купленный на одном из блошиных рынков Сен-Дени неподалеку от грандиозного комплекса «Стад де Франс». В нагрузку к этому пистолету системы «вальтер» с полной обоймой предлагался почему-то порножурнал, к тому же на польском языке, и Осип, пораздумав, купил и его.

У Ивана Саныча не было ни пистолета, ни порножурнала, так что он нервничал и не без труда сдерживал тревогу.

Они поднялись по лестнице, при этом Осип несколько раз придерживал за руку ни в меру прытко шагавшего Николя, который нервничал существенно больше Астахова и соответственно выказывал это волнение куда явственнее.

— Сюда, — сказал Николя, указывая на черную дверь с белой ручкой.

— Иди-ка ты первый, — отозвался Осип и сжал в кармане пистолет, — голубь.

Николя молчал вошел в темную комнату и также молча включил свет. Люстра брызнула радужным пятном, и невольно зажмурившийся Осип увидел перед собой довольно просторное помещение, мебелью обставленное весьма скудно. Из мебели этой наличествовали только два кресла, журнальный столик и низкий потертый диванчик, заваленный каким-то тряпками. В углу стоял телевизор, а в уже упомянутых креслах развалились двое смуглых месье, физиономии которых тут же показались Осипу смутно знакомыми.

— Коля, чаво эта такое? — недовольно произнес он, сжимая под пиджаком рукоять рукоять Вальтера. — Можа, ты хочешь сказать, что парочка ентих мусью — два кюре из приходской церквы, а? И что они будут слушать, как ты будешь исповедоваться в грехах?

— Нет, братец, — на чистом русском языке сказал один из обозванных Осипом «кюре» смуглых месье, — исповедоваться будешь ты. И не хватайся за карман. От твоего кармана за километр «пушкой» тащит.

Увидев этого человека, Ваня аж окаменел, а Настя весело произнесла:

— А, месье Жодле, вы все еще тут?

Ваня оторопело оглянулся на нее и хотел было вынырнуть из комнаты, но появившийся Лафлеш шумно захлопнул дверь снаружи, сам, очевидно, оставшись на выходе. Иван Саныч снова посмотрел на сидящих перед ним людей, наверно, все еще тщась удостовериться в своей ошибке, увидеть, что это вовсе не те, кого он в них заподозрил, — но нет, это были они. Люди из авиалайнера Москва — Париж.

И это был он, человек с паспортом на имя Эрика Жодле, человек, у которого он, Иван Саныча Астахов, в глупейшем приступе клептомании стырил две сотенные долларовые купюры, кредитную карточку «Visa Gold» и непонятного назначения плоскую коробочку с инталией.

В которую он, между прочим, так и не заглянул. Не до того было.

И Ваня вспомнил, как этот самый Эрик Жодле стрелял в него в аэропорту и кричал на невесть откуда прорезавшемся русском языке: «Да держите эту суку, уррроды!».

«Сукой» был он, Иван Александрович Астахов. И только сейчас ему подумалось, что из-за двухсот долларов и кредитной карточки, пусть даже «Visa Gold», не стреляют из пистолета в одном из самых охраняемых аэропортов мира (откуда у Жодле вообще пистолет-то взялся, после «шерстилова» в Шереметьево?), и что никакая злоба на вора, обчистившего бумажник, не способна мгновенно научить француза говорить на русском языке…

Кто он, Эрик Жодле?

Все это предстояло узнать. И информация эта могла стать последним, что суждено было узнать Ване Астахову и Осипу Моржову в своей безалаберной жизни.

* * *

— Я так вижу, вы меня узнали, господа, — сказал Жодле на том же прекрасном русском языке, почти совершенно без акцента. — Это не может не радовать, потому что избавляет меня от утомительных разъяснений. Там получилось, что мне не пришлось прикладывать особенных усилий, чтобы найти вас. — Он перевел взгляд на прислонившегося к стенке Ивана Саныча и насмешливо добавил: