Следствие ведут дураки

— Что, действительно умер? — Астахов-старший помолчал, а потом добавил: — Нет, я ничего не знал. Вот, узнал от тебя. А что с ним такое? Я-то думал, что Степан Семеныч существует в точности по анекдоту: «Циперович, как ваше здоровье?» — «Не дождетесь!»

— Да нет… дождались. От инфаркта он умер. После того, как узнал, что убили его сына, Николя, и сгорел дом в Сен-Дени.

— Да-а-а! — В голосе отца на этот раз не было даже намека на иронию, которой он щеголял подчас в самые неподходящие моменты. — Интересные дела. Ладно… не телефонный это разговор, надо сказать. Где ты там, говоришь, находишься? Сантьяго-де-Куба? Улица такая? А где она?

Ваня наскоро объяснил.

— А, ну это не так уж и далеко от меня. Ладно. Давай адрес, сейчас приеду. Чувствуется, разговор будет интересный. А кстати, откуда у тебя эта квартира? Тоже наследство дядюшки Гарпагина?

— Да, — сухо ответил Ваня и продиктовал адрес.

— Ладно. Жди.

— Только ты, папа, обойдись как-нибудь без своих обычных штучек.

— Это каких еще? — подозрительно осведомился Александр Ильич.

— Ну, там киллеры разные… маскирующиеся под следователей Генпрокуратуры, — буркнул Ваня. — Осокины и компания…

— А, ты об этом? Никак забыть не можешь? И правильно. Кстати, об Осокине: можешь не костерить его следователем Генпрокуратуры, он оттуда уволился. И теперь проходит лечение в больнице соответствующего профиля. Его Осип так удачно приложил. А Осип с тобой?

— Да.

— Чего ж ты тогда боишься?

И Ваня услышал в трубке короткие гудки: Александр Ильич Астахов дал отбой.

* * *

Он приехал не через полчаса, как обещал, а, скажем, через полтора часа. Вежливость королей, коей, как известно, является точность, не входила в число достоинств Александра Ильича Астахова.

Он вошел в квартиру и тут же процитировал начало знаменитой гоголевской повести «Тарас Бульба»:

— А поворотись-ка, сынку! Экий ты смешной! (Иван Саныч еще не успел снять с себя платье, приличествующее «Жанне Николаевне Хлестовой».) Что, никак из образа выпасть не можешь… актер?

— Да уж, — пробормотал Иван Саныч, вяло пожимая протянутую отцом руку.

— А Осип просто денди, — продолжал иронизировать Александр Ильич, — я его таким не видел даже в ту пору, когда он у меня работал и получал прилично.

— А когда мы с тобой на лесоповале у Индигирки лес рубили, я еще красивей-от был, — в тон Астахову-старшему отозвался Осип.

Александр Ильич поморщился: он не любил, когда ему напоминали о темном лагерном прошлом.

— Я вижу, вы после Парижа просто шик-блеск иммер элегант! — сказал он. — Пьете?

— Да уж, — сказал Ваня.

— Пьем, — сказал Осип, — на кухне. Тут без водки не разбересси.

— Ладно, — махнул рукой Александр Ильич, — и мне налейте немного. А то давно я водочкой не лакомился. Режим, знаете ли, режим, распорядок…

— Да уж, — повторил Иван Саныч, — на жабры плеснуть по стольничку — это святое. Да ты проходи, папа, располагайся. Что ты в проходе-то застрял, как геморроидальная свеча?

Осип хмыкнул…

— Ну что, — произнес Александр Ильич, когда священнодействие вокруг сосуда в водкой было приведено к своему естественному завершению, — чем порадуете? Что вы там такое в Париже натворили, что вымерла вся семейка Гарпагиных, как динозавры?

— Да ничего особенного, — в тон ему ответил Иван Саныч, — просто я в самолете подчистил кармашки одного французика, который оказался сотрудником французской разведки. А у этого французика в кармане был мини-диск, из-за которого наш чуть не грохнули.

— Чуть не зажарили в доме Стяпан Семеныча, как ентот… гриль, — уточнил Осип, а Ваня тут же добавил:

— И похитили Настю. Вот ту самую, которая дочь Дьякова. Может, с концами.

— С концами? В смысле?

— В смысле — убили.

— Плохой смысл, — сказал Астахов-старший. — Очень плохой смысл. А что за диск?

— Да я сам бы дорого дал, чтобы узнать, — отозвался Иван Саныч, — да только, папа, там какие-то коды доступа навороченные стоят. Пассворды. Так что до информации я не докопался. А она там, верно, важная, если за ней Жодле с Али Магомадовым так гоняются.

— Везде ты, Ванька, влипнешь, — сказал отец, — как говорится в пословице: свинья везде грязь найдет. Даже в Париже, как ты.

— Да там такое… — уклончиво выговорил Иван, — между прочим, дорогой папа, ты сам подлил масла в огонь: кто просил тебя говорить, что мы с Осипом — следователи Генпрокуратуры, а? Никто тебя такого говорить не просил. Нас там из-за этого и плющили, собственно. А ты мне тут втираешь про свинью. Поговорочки разные…

— А что мне, собственно, этому Гарпагину надо было говорить? Да если бы я ему сказал, кто вы на самом деле, а именно — мелкий жулик, страдающий алкоголизмом и клептоманией, а также вор-рецидивист…

— С тобой же и мотали, Ильич, — тут же перебил его Осип, — ты, между прочим, тоже загремел не за высаживание помдорной рассады, а за то, что захомутал аж вагон с шинами для «жигуличек» и толкнул его налево. А прямо на суде украл ручку у прокурора. С золотым пером. Так что ты енто… не очень про кляптоманию Ванькину. Твое семя-от. Да от его жизни собачьей станешь тут кляптоманом.