Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой

Начиная с «Униженных и оскорбленных» и позднее, «Детство» и «Отрочество» Толстого оставались произведениями, наиболее часто упоминаемыми Достоевским. Их главный герой Николенька Иртеньев представлялся ему архетипическим дворянским ребенком и подростком. Как особенно важные Достоевский выделял фантазии Николеньки, связанные с его конфликтом с воспитателем St.-Jerome[547]. Существенно, что, несмотря на высказанное в «Отрочестве» предостережение о возможности непреднамеренного насилия, Толстой ни разу в своем творчестве не изобразил преступления, совершенного просто «из любопытства». А Достоевский делает это – в «Бесах», когда Ставрогин доводит до самоубийства маленькую Матрешу только ради того, чтобы узнать, что произойдет. Ставрогин делает это не из-за несправедливости, совершенной по отношению к нему; он изначально теряет нравственный компас как итог современного воспитания под руководством его наставника Степана Трофимовича Верховенского. Степан Трофимович побуждает своего юного подопечного к объективации и осмыслению каждого элемента в его окружении – как внешнего, так и внутреннего[548]. Силы анализа, развязанные этими упражнениями, подавляют совесть, Богом данную Ставрогину, и разрушают нравственное учение, воспринятое им из традиции. В результате появляется чудовище самосознания, чьи черты я подробно проанализирую далее в этой главе.

Достоевский также был большим поклонником военных рассказов Толстого, которые прочитал в середине 1850-х после возвращения с каторги и на которые ссылался в важной для него статье, опубликованной в 1861-м[549]. Он с тонкостью отдает им должную дань, особенно рассказу «Рубка леса», в «Записках из Мертвого дома», где упоминает, заключая слова в кавычки, «начальствующих» арестантов в рабочей бригаде в остроге, а затем и «отчаянных», которым посвящает целую главу, восьмую, в первой части[550]. Связь между военной и тюремной средой очевидна в России середины XIX века. Арестант Петров был отправлен на каторгу за то, что зарезал полковника во время службы в армии, но и сами тюрьмы были организованы по военной модели, и убитый разбойником Лукой Кузьмичом офицер имел чин майора[551]. Напрямую в тексте не высказывается, но подразумевается тот факт, что Россия подобна огромной армии, где военное начальство обладает абсолютной властью над людьми, доведенными им до состояния безумия или отчаяния, которое и описывает Достоевский.

Тип отчаянных каторжников Достоевский по-своему радикально развивает. В книге есть «задира, насмешник» арестант Антонов, и, возможно, это отсылка к бомбардиру Антонову Толстого, определяющему исход схватки с врагом в 7-й главе первой части «Рубки леса»; однако «арестант-силач» и «далеко не трус» Антонов отступает в ссоре перед неустрашимым Петровым. Петров – отчаянный с сильной волей, он по преимуществу «благоразумен и даже смирен», но в то же время это и «самый решительный, бесстрашный и не знающий над собою никакого принуждения человек»[552]. Повествователь Горянчиков соглашается со своим товарищем, дворянином М., так характеризующим Петрова: «…он ни перед чем не остановится, если ему придет каприз. Он и вас зарежет, если ему это вздумается, так, просто зарежет, не поморщится и не раскается»[553]. Петров сближается с Горянчиковым, ищет дружбы с ним и много лет ухаживает за ним, при этом последний не верит, что он «хорошо кончит». Этот отчаянный будет все время беспокойно «слоняться по острогу», пока им не овладеет какая-нибудь идея или желание; люди этого типа не являются лидерами:

Они не люди слова и не могут быть зачинщиками и главными предводителями дела; но они главные исполнители его и первые начинают. Начинают просто, без особых возгласов, но зато первые перескакивают через главное препятствие, не задумавшись, без страха, идя прямо на все ножи, – и все бросаются за ними и идут слепо, идут до самой последней стены, где обыкновенно и кладут свои головы[554].

Как и солдаты Толстого, Петров – исполнитель: он действует, не рассуждая.

Петров – человек железной воли, чья сила одновременно пугает и впечатляет, но большинство отчаянных Достоевского более заурядны: