Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой

Этот отрывок напоминает отрывок 14-й главы «Отрочества», где Николенька размышляет об убийстве или о самоубийстве, думая броситься в пропасть. Если сравнивать отчаянных Достоевского с солдатами Толстого, то Петров больше похож на бомбардира Антонова или старшего из братьев Козельцовых в третьем севастопольском рассказе («Севастополь в августе»), тогда как обыкновенный отчаянный ведет себя, как трусливый Вланг в 26-й главе «Севастополя в августе». Когда враг захватывает батарею, этот Вланг, единственный среди всех, хватает хандшпуг (рычаг для перемещения орудий, тяжестей) и начинает командовать. Неожиданный всплеск мужества происходит в нем в тот момент, когда он теряет всякую надежду спастись; слово «отчаянный» трижды употреблено в абзаце, описывающем его подвиг.

Вдруг поразительный крик отчаяния, повторенный несколькими голосами, послышался слева: «Обходят! Обходят!» <…> С секунду Володя стоял, как окаменелый, и не верил глазам своим. Когда он опомнился и оглянулся, впереди его были на бруствере синие мундиры и даже один спустившись заклепывал пушку. Кругом него, кроме Мельникова, убитого пулею подле него, и Вланга, схватившего вдруг в руки хандшпуг и с яростным выражением лица и опущенными зрачками бросившегося вперед, никого не было. «За мной, Владимир Семеныч! за мной! Пропали!» – кричал отчаянный голос Вланга, хандшпугом махавшего на французов, зашедших сзади. Яростная фигура юнкера озадачила их. Одного, переднего, он ударил по голове, другие невольно приостановились, и Вланг, продолжая оглядываться и отчаянно кричаты «За мной, Владимир Семеныч! что вы стоите! Бегите!» – подбежал к траншее, в которой лежала наша пехота, стреляя по французам[556].

Арестант, попавший в тюрьму за отчаянное преступление, в восприятии притесняемых крестьян подобен Антонову или Влангу, вырывающемуся вперед во время боя в порыве ярости или в приступе страха – эти два чувства связаны, конечно. Однако в ситуации, которую исследует Достоевский, враг – не иностранец, но русский, и война – изнурительная гражданская. По Толстому, такой солдат, как Антонов, вступая в бой и в драку, делает это «не столько для собственного удовольствия, сколько для поддержания духа всего солдатства, которого он чувствовал себя представителем»[557]. Отчаянные Достоевского выступают против их же собственного начальства; как мы знаем по многим ситуациям в «Записках из Мертвого дома», такие преступники не чувствуют раскаяния, потому что знают, что люди, принадлежащие к их роду – их «войска», – не только прощают, но и одобряют их[558].

В 17-й главе «Севастополя в августе» Толстой описывает ужасающие ситуации, в которых любой человек неожиданно может стать героем.

Завтра, нынче же, может быть, каждый из этих людей весело и гордо пойдет навстречу смерти и умрет твердо и спокойно; но одна отрада жизни в тех ужасающих самое холодное воображение условиях отсутствия всего человеческого и безнадежности выхода из них, одна отрада есть забвение, уничтожение сознания. На дне души каждого лежит та благородная искра, которая сделает из него героя; но искра эта устает гореть ярко – придет роковая минута, она вспыхнет пламенем и осветит великие дела[559].