Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой

Мастером, которого Тургенев в это время читал, оказался Мольер, в сравнении с которым его собственный голос представляется ему «стрекозиным писком»[104]. Хотя он и не уточняет, в чем именно состоит превосходство Мольера, кажется, он сожалеет главным образом о недостатке власти над собственным повествованием; себя Тургенев видит художником без силы, свободы и полноты великого мастера.

Если сомневающийся Тургенев рассчитывал на комплименты со стороны адресата, то ответ Анненкова он должен был прочитать со смешанным чувством, знакомым тем, кто получал от друга, которому доверяешь, объективно полезное, но при этом и ранящее мнение о своем сочинении[105]. Найдя тургеневскую оценку «Записок охотника» «весьма умной», Анненков дает собственное подробное разъяснение тому, что в них не так. Рассказы впечатляют «дикой силой» в описаниях русского крестьянина. Тем не менее часто эта сила выходит из-под контроля как в речи повествователя, привлекающего к себе слишком много внимания, так и в изображении художественно не прирученных героев, которых Анненков называет «оригиналами». Свою критику «Записок охотника» Анненков дипломатично превращает в рекомендации для следующего произведения Тургенева – романа:

Я решительно жду от Вас романа с полной властью над всеми лицами и над событиями и без наслаждения самим собой (то есть своим авторством), без внезапного появления оригиналов, которых Вы уж чересчур любите, потому что и оригиналы родятся и живут без особенных знаков на небе и волнения на земле, и, наконец, чтобы мизерия, противоречия и нелепости жизни не выставляли себя напоказ и не кокетничали своим безобразием, как это у Вас иногда выходит, а ложились удивительно обыкновенно, не подозревая, чтобы можно было на них смотреть[106].

Мы знаем из следующего письма Анненкова, что Тургенев принял критику друга и действительно приступил к написанию романов, в которых в той или иной форме «дикая сила» «Записок охотника» была обуздана[107]. В любом случае Анненков был абсолютно прав, считая, что Тургеневу уже никогда не написать такой же книги, какой была первая. Ее уникальную художественную магию определяли, вероятно, именно те особенности, которые подвергли критике в 1852 году и Анненков, и сам Тургенев. И, вероятно, именно «сырой» материал «Записок охотника», «дикие» чувства и противоречия поразили молодого Толстого, так же как и позднейших читателей[108]. Среди этих читателей, между прочим, был тот же Анненков, который в 1870-х убеждал Тургенева не добавлять к книге новых очерков. О рассказе «Конец Чертопханова» он писал, что он хорош, но для «Записок охотника» не подходит.

Где же свобода изложения, обилие черт, теней, отливов, из которых составляются портреты «Записок», веселость мастера, ходящего развязно в своем сюжете, и мастерство намеков, которые говорят гораздо больше того, что написано. Психолог вырос, писатель если не поник, то накренился в сторону: уголь еще красив, да все же уголь. <…> Одна простота, сдержанность, трезвость, лаконизм описаний в настоящих «Записках» уже недостижимы[109].