Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой

Свой творческий путь Тургенев начал как поэт-романтик. Его первая сохранившаяся поэма – «Стено», написанная в 1834 году, в шестнадцать лет, была незрелой попыткой подражания байроновскому «Манфреду». Акцент в ней сделан, что типично для юношеской сферы переживаний, в большей степени на проблеме отчуждения, чем на самоанализе. Неизменно мрачный Стено, мятежный до мозга костей, представлен с двух радикально отличающихся точек зрения. Окружающим он кажется сверхъестественно сильным и харизматичным, богом или дьяволом, тогда как сам он чувствует себя трагически беспомощным перед лицом механистичной природы, безразличной и к нему, и к его призрачной возлюбленной, чья смерть, похоже, и вызвала его мятеж против Бога. Поэма состоит из слабо между собой согласованных жалоб героя на судьбу и признаний окружающими его силы. Развязка, невольно комичная в своей искусной сконструированности, объединяет две линии сюжета. От отчаяния Стено совершает самоубийство, тем самым непреднамеренно и в последний момент лишая своего главного врага (чья сестра умерла от безответной любви к Стено) возможности совершить убийство. Это высший предел на шкале юношеской фантазии.

Байроническая поза Тургенева уступает место более примирительному отношению к природе под влиянием романтика-идеалиста Н. В. Станкевича, шеллингианца и фихтеанца, которому природа представлялась скорее живым организмом, чем картезианским механизмом. В черновике письма, написанного в конце 1840-го или начале 1841 года (но так и не отправленного) к автору-романтику Беттине фон Арним, Тургенев высказывает шеллингианскую идею, согласно которой человек, подчиняясь природе, в ней открывает собственную сущность и посредством разума доводит ее до сознания[232]. В первом опубликованном Тургеневым стихотворении «Вечер» (1838) с подзаголовком «Дума» нашла выражение эта шеллингианская программа. Природа в сумерках, спокойная и молчаливая, тем не менее преподает поэту «таинственный урок», и он «внемлет» звучащему в его душе «голосу внутреннему», пророчествующему о будущем, в «думах» постигая его[233]. Задача поэта-романтика – выразить, насколько это возможно, мудрость безгласной природы. Стихотворение было упражнением в Identitatsphilosophie, согласно которой вечные законы, написанные в природе, находят таинственное соответствие в законах человеческого разума.

Тургенев никогда полностью не отступал от этой романтической веры. Он всегда считал «святую тоску» (Sehnsucht), стремление к слиянию со Всем одним из благороднейших человеческих качеств. Такое стремление возникает как следствие трагической ограниченности любого индивидуального существования. Оно, в то же время подтверждая его связь с метафизическим бытием, узаконивает индивидуальность человеческого духа. Редкие в тургеневской прозе и скромные персонажи эту связь ощущают напрямую. Можно привести два примера – один старый, традиционный, другой новый: это Касьян в рассказе «Касьян с Красивой Мечи» (в «Записках охотника») и герой одноименной повести Яков Пасынков, «один из последних романтиков», который «без напряжения, без усилия вступал в область идеала»[234]. Оба эти персонажа религиозны, хотя во взглядах Касьяна есть элементы религиозного сектантства[235], а взгляды Якова основаны на идеях немецкой философии. Гораздо чаще такая связь является косвенной – я имею в виду, что в прозе Тургенева многие чувства и страсти проникнуты жаждой слияния со Всем. Когда в «Дворянском гнезде» Лаврецкий любит Лизу; когда в «Первой любви» Владимир боготворит отца и Зину, а отец влюбляется в Зину; когда героиня «Странной истории» Софья связывает свою жизнь с физически отталкивающим, таящим в себе угрозу юродивым Василием и убегает из дома; когда Лежнев в конце «Рудина» защищает идеализм главного героя, сознавая его несовершенство; когда Инсаров в «Накануне» выбирает служение делу своей Родины, и тот же выбор делает Елена, потому что любит Инсарова, – все эти герои, каждый по-своему, действуют, движимые романтической тоской.