Следующий год в Гаване

– А что Соединенные Штаты? – Луис вздыхает. – Все очень сложно. На Кубе существуют разные взгляды на наши отношения с американцами. Одни считают, что Америка – основной источник наших проблем; другие мечтают переехать туда, чтобы заработать достаточно денег, отправить их своим семьям и в конечном итоге вывезти их тоже. А некоторые думают, что правда где-то посередине.

– А как ты относишься к Соединенным Штатам? – спрашиваю я, немного опасаясь услышать его ответ.

Можно ли отделить свои политические взгляды от личных отношений? Любить кого-то, кто олицетворяет то, с чем ты не согласен? Я американка. Видит ли он во мне продолжение порой ошибочной политики, которую проводит моя страна?

– Мы снова и снова расплачиваемся за политику, – отвечает Луис. – Эмбарго – это полный абсурд. Эмбарго наносит вред кубинскому народу, а не Фиделю и его окружению. Но никого это не волнует.

– Ты прав. Но для некоторых это не просто политика. По большей части разные поколения смотрят на эмбарго по-разному. Ровесники моих бабушки и дедушки ненавидят саму идею хоть чем-то помогать Фиделю после того, как он отобрал у них все. У них были родственники, которые стояли перед расстрельными отрядами, родственники, чья кровь проливалась на кубинскую землю и которые были заключены в тюрьму за то, что выступали против несправедливости. Семьи были разрушены. Люди были разлучены со своими близкими, со своими воспоминаниями, со своим наследием. Все, что они имели до отъезда, было конфисковано правительством. Фидель контролировал их мысли, эмоции и жизнь еще до их отъезда. Они видели, как страна, которую они любили, становится неузнаваемой. Гнев изгнанников вполне закономерен. С каждым последующим поколением степень гнева уменьшается, но он не исчезает. Для них революция произошла не шестьдесят лет назад, они переживают революцию каждый день своего изгнания. Каждый день им напоминают, что они не могут вернуться домой.

– А те из нас, кто остался? – спрашивает Луис. – В некоторых случаях, возможно, кубинцы были вынуждены уехать, но по большей части ты, кажется, забываешь, что у них был выбор.

– Разве он был? Как можно жить там, где власть угнетает свой народ? Где власть забирает так много, а дает так мало?

– У меня нет ответа на этот вопрос. Ты сама видела, как здесь живут люди. Что ты думаешь об эмбарго?

– Блокада вредит кубинскому народу, но бесполезна против режима, – отвечаю я. – Но лично я ничего не потеряла из-за Фиделя. Мне не пришлось расстаться с любимым человеком, ничего из того, что составляет мою жизнь, не было у меня отнято. Гнев моего поколения уже не такой сильный, но я верна своей бабушке и ее сестрам. Для изгнанников быть кубинцем означает ненавидеть Фиделя даже после его смерти.

На лице Луиса появляется жесткая улыбка.

– Возможно, в этом мы с тобой схожи.

– А как ты относишься ко всему этому? – снова спрашиваю я.

– Я люблю свою страну, – отвечает он. – Я кубинец. Я всегда буду кубинцем. Поехать в Америку в гости? Возможно. Но мой дом здесь, и я останусь верным своей стране.

– Но неужели все так просто? Не каждый может позволить себе роскошь, будучи кубинцем, жить на своей родине. Для многих быть кубинцем означает хранить то, что они носят в своих сердцах. Даже если все, что у них осталось, – это воспоминания. Ведь когда они уезжали, им запретили что-либо увозить с собой. Никаких фотографий, никаких официальных документов, никаких семейных реликвий или дорогих сердцу вещей. Такое изгнание приводит в ярость.

– Ты совершенно права. И те и другие любят Кубу, просто делают это по-разному. Одни любят так сильно, что не могут уехать, другие любят так сильно, что не могут остаться.

Луис делает глубокий вдох.

– Я пишу. Под псевдонимом. Онлайн.

В любом другом месте эти слова прозвучали бы совершенно безобидно. Я знаю довольно много людей, которые ведут блоги на самые разные темы. Но Луис произносит эти слова так, словно доверяет мне страшную, смертельно опасную тайну. Он произносит их так, словно хочет, чтобы я лучше узнала его, и поэтому он решился доверить мне самое интимное.

– А о чем ты пишешь? – спрашиваю я, хотя уже догадываюсь, каким будет ответ. О политике. Он намекал на это все время, и теперь, когда я узнала его получше, меня эта новость не шокирует. У него сильно развито чувство справедливости, и он хорошо знает историю, а вокруг царит произвол властей.

В его глазах пылает ярость, и я все понимаю без слов.

– А что они сделают, если узнают? – спрашиваю я. – Ведь именно поэтому ты используешь псевдоним?

– Да. Я хотел защитить свою семью. Они не подписывались на это, и мне казалось несправедливым, если они будут страдать из-за моих публикаций.

– А что режим может сделать с тобой? – снова спрашиваю я, и холодок пробегает по моей спине, когда я смотрю на его лицо со следами побоев.