Следы

Дедушка сказал ей, что на данный момент мы не в состоянии потянуть даже самый простой государственный сельскохозяйственный колледж.

Ирен сказала:

— Так почему бы не заложить еще один какой-нибудь участок земли Криса?

Дедушка объяснил, что ранчо и так уже почти все заложено. Но на этом он не остановился и пустился рассказывать, что сейчас у нас совсем плохие условия для ранчо, и что, как и в 1895 году, коров продают за пять-семь долларов, телят — за два и лошадей примерно за столько же. Он рассказал, насколько важно было раздать как можно больше скотины, потому что нам просто не на что их содержать. А затем он рассказал о влиянии древесины и скота на нашу жизнь. И потом о том, как нам пришлось закладывать землю, чтобы купить новых животных и оплатить долги, из-за которых мы даже не можем ничего заложить. А закончил он словами о том, что если мы сможем посвятить грядущие два или три года выкупу наших земель, наших животных и т. д., то вскоре сможем жить припеваючи.

Я не знаю, каким образом это могло разозлить Ирен. Но она разозлилась. Ее голос дрожал от гнева, когда она спрашивала дедушку, действительно ли мы настолько погрязли в долгах, что с нашей земли невозможно уже взять никаких денег.

Дедушка сказал ей, что сомневается, что свободной земли под заклад осталось хотя бы на сто долларов. Сказал, что сейчас не время. И что раз она заговорила о подъеме денег, наша семья как раз этим сейчас и занимается, — скотина и лошади.

У нее была странная привычка, — кажется, я тебе уже о ней говорила, — слышать только первую часть того, что ей говорят. И еще одна неприятная особенность: она любит перебивать. Так что она перебила дедушку и сказала, что, получается, наша земля ничего не стоит.

Дедушка сказал Кристоферу:

— Сэр, не потрудитесь ли объяснить, откуда в голове вашей жены сформировалось столь отдаленное от реальности представление?

И как обычно, когда кто-то задает вопрос Кристоферу, отвечает на него Ирен.

— Я знаю, — сказала она, — что когда ферму таких размеров закладывают до последнего черенка, что даже ста долларов с нее не снять, то это полный провал. Я не верю, что за банкротством следует богатство. И мне кажется, что все, что вам остается, — продать это место с потрохами (если, конечно, это еще возможно) и вложить деньги во что-то стоящее.

Джуди, ты никогда не задумывалась о том, что словами можно ранить намного сильнее, чем поступками? Я думаю это оттого, что на любое действие можно найти противодействие, а вот на некоторые слова найти ответ не так-то просто.

Какое-то время все молчали. Мне показалось, что сердце провалилось мне в желудок, а затем — я это отчетливо почувствовала — мой желудок захлопнул его, как актиния, — и затем проколол. Было больно.

— Дядя Фаддей, Дик, — наконец прервал тишину Кристофер, — Ирен не понимает.

Дедушка встал. Он выглядел величественно.

— Это, Кристофер, — сказал он, — уже твоя вина, а не твоей жены. Ты должен был ей объяснить, на что идут люди, чтобы не продавать свое наследие. И что оно принадлежит не им одним.

Дедушка с папой вместе вышли из комнаты.

Кристофер сказал Ирен:

— Дядя Фаддей прав, любимая. Это моя вина. Мне стоило объяснить…

— Объяснить! — в злости крикнула Ирен. — Да если осталось еще хоть что-то в этом мире, что ты мне не объяснил насчет предков и традиций Квилтеров! Я не хочу больше это выслушивать. Вы все, все, как ужаленные все время треплетесь о своих предках, насквозь промасленные, как грязью, своими традициями. Как свиньи в цирке. Только кто пытается взять вас в руки, вы тут же из них выскальзываете. Все, что я хочу знать, — это почему ферма, не стоящая ни гроша, должна служить домом старым и немощным? Лучше бы мы их сдали в учреждения для неимущих стариков. А что касается младших, твои двоюродные браться и сестры сильны и обладают большим потенциалом — так пусть зарабатывают себе на жизнь где хотят. Почему мы должны их содержать? Их и их детей, и…

В этот момент я издала чудовищный звук. Было похоже, будто я собиралась икать, но остановилась где-то на середине этого действия. Я наконец-то вдохнула, потому что все это время сидела как без воздуха.

Кристофер обернулся и увидел меня. Думаю, он был рад, что я оказалась там в этот момент; это помогло ему утихомирить свой гнев. Он начал говорить очень низким и агрессивно-вежливым тоном — сама знаешь, как ведет себя мужская половина Квилтеров, когда злится. Он начал извиняться, что потревожил мой покой и так далее и тому подобное; и в конце он взял с меня обещание, что я не стану повторять те глупости, которые я, как он уверен совершенно непреднамеренно, подслушала.

Ирен сказала, что нет смысла брать с меня обещание. Сказала, что я прямо сейчас побегу и растреплю всем то, что она наговорила. И что ей же от этого будет лучше, потому что она все равно сама собиралась все рассказать.

Кристофер с лицом, прямо как на картине Гибсона «Козырное сердце», сказал:

— Нет, Ирен, я так не думаю.