Следы

Весь день меня мучили сомнения по поводу целесообразности этого. Но я его начал, и тебе нужно описание развития событий, а мне нужна твоя помощь; так что я его все-таки напишу. Уверен, что тебя в особенности интересуют семейные новости. Сейчас все неустанно твердят, как же хорошо с этой ситуацией справляется дедушка. У него есть трость, с которой Крис ходил на Востоке, и он ковыляет с ней по дому, делая вид, что вообще-то вполне может обойтись и без этого. Физически с ним все очень плохо. Но морально, черт подери, Джуди, я даже не могу сказать. Подумай над этим. Похоже ли это на дедушку: настаивать, несмотря ни на что, без всякой на то причины, на том, что кто-то проник в дом с улицы, убил отца и сбежал? Нет, сэр, это совершенно на него не похоже. Но именно так он говорит. Я решил, что либо дедушка думает, что это сделал я, и накручивает всю эту болтовню, чтобы меня выгородить, либо он немного тронулся умом.

Это наводит на интересные размышления о том, будет ли он и дальше меня выгораживать. Я знаю о нем одно. Что он самый замечательный, прямолинейный и мудрый человек из всех, кого мне доводилось встречать (если бы отец был жив, он в старости стал бы таким же, как и дедушка. Но дедушка опережает отца на тридцать три года жизни, опыта, знаний и мудрости). И если бы любой человек с такими качествами был абсолютно уверен в том, что его внук убил собственного отца, даже по ошибке вместо другого человека, то стал бы он прикрывать своего внука и позволил бы ему гулять на свободе? Думаю, что да. Ты знаешь, что дедушка всегда яро выступал за идею о сочетании пользы с нравственностью и отстаивал принцип благополучия большинства. Он бы подумал, что мое спасение от наказания спасёт всю семью от ещё большего наказания. И если мое наказание будет совершенно справедливо, то остальные этого совсем не заслуживают. Наша фамилия будет запятнана. Вас с Люси будут знать как сестёр убийцы — отцеубийцы. Дядя ваших детей будет казнен. Нет, дедушка этого бы не допустил. Несколько месяцев назад он написал Люси: «Будь милосердной, а не справедливой». Именно так бы он и поступил. Он позволил бы мне ускользнуть от правосудия — это милосердный поступок по отношению ко всей семье. Он бы спас меня, чтобы спасти наши идеалы, традиции и будущее других Квилтеров. Любой из нас так бы поступил. Я это знаю.

Олимпия все ещё не встаёт с кровати. Она просто лежит и все. Сегодня днём я заходил к ней на пару минут побеседовать. Если только семья оставит все эти чертовы сентиментальности и перестанет постоянно «жалеть» друг друга, мы сможем нормально выступить в пятницу на дознании. Я прямо спросил Олимпию, как так получилось, что старый пистолет дяди Финеаса оказался под ней, когда остальные дамы поднимали ее на кровать.

Она сказала, что раз я спрашиваю о предположениях, то она предполагает, что схватила пистолет — да, Олимпия может его только «схватить», — и спрыгнула с кровати, а затем потеряла сознание. Кажется, что когда дяди Финеаса нет дома, она всегда спит с его старым пистолетом под подушкой.

Я сказал ей, что пистолет был разряжен. Она сказала, что знает. Она бы просто боялась спать с этой чудовищной и опасной штукой под кроватью, если бы она была заряжена.

Пистолеты Олимпии в таком случае всегда будут разряжены, не думаешь? Как будто вся ее жизнь состоит из одних лишь движений — до тех пор, пока вещи не перестают притворяться полезными. Воображение под маской реальности. Ее жизнь — сцена, и она постоянно на ней играет; это актерство взяло верх над ее живой душой, она играет больше, чем это принято в обществе.

Она сказала, что, должно быть, ее так испугал звук выстрела, хотя она не помнит, чтобы слышала его (доктор Джо говорит, что это не так уж необычно. И что обычно, когда люди теряют сознание от внезапного страха, они могут не помнить об этом, придя в себя). Последнее, что помнит Олимпия — она натерла руки лосьоном, легла в постель и потушила лампу на прикроватной тумбочке.

Думаю, что ее прострация сейчас — попытка отличиться. Прости. Убого с моей стороны так писать об Олимпии. Я невероятно ей восхищаюсь, и она это знает.

Тетушка Грасия только пытается делать вид, что все в порядке. Но выглядит она болезненно. Горе усилило ее равнодушие. Горе — просто первое, что приходит в голову, но на самом деле для тетушки Грасии это горе вместе с ужасом. Она убеждена, что кто-то из нас, прямо здесь, в нашем доме, в понедельник ночью убил отца. Как и всегда, ей удается быть самым полезным членом семьи. Она готова жизнь отдать за любого из нас; но она уже не может жить с нами — за исключением, конечно, дедушки и Люси.