Следы ангела

Уезжали вот по этой же дороге, по которой уже скоро, минут через пять поедут солдаты. Эту дорогу Катлубай запомнил, как молитвы. Уезжая отсюда, он думал, что никогда больше не вернётся в эту чужую, хотя и родную деревню, и поэтому решил оставить у себя в памяти эту полоску утоптанной земли с ямами и лужами, с булыжниками и гнилыми лежащими поперёк досками. Катлубай даже заметил тогда, что дорога довольно гармоничное творение – в ней нет ничего лишнего, попробуй зарой хоть одну яму и это уже будет что-то искусственное, не своё. А дорога должна быть своей, родной. Хотя бы дорога.

Катлубай и сейчас вспомнил эти свои раздумья, и в очередной раз укорил себя за то, что до сих пор не умеет складывать мысли ясно и красиво. Как отец.

Солдаты тем временем подъезжали всё ближе. Вот они уже спустились с высокого склона, ненадолго остановились перед мостом через Исеть, и огни снова двинулись на деревню. Катлубай должен был бежать к отцу и рассказать, что солдаты всё-таки едут, они здесь, но он медлил. Ему ещё и ещё раз хотелось вспомнить до камушка эту дорогу в день их отъезда. Вот мост. Он ему тогда показался самым крепким на свете, как уверенно они ехали на лошадях, как громко отстукивали по дереву, сколько в них было силы и уверенности, а мост выдержал. Зато когда возвращались, ехали быстро и все в одной телеге. Катлубай лежал на дне и почувствовал, как крепкий мост почему-то раскачивался, не то от езды, не то от ветра… Тогда в этой башкирской семье всё качалось, всё неслось и было зыбким. Это ощущение потерянного равновесия, ощущение постоянного пребывания на качающемся мосту с тех пор ни разу не покидало сердце мальчишки. Может быть поэтому он не шёл в дом, провожая взглядом солдат, надеялся, что они увезут его отсюда, пусть в кандалах, пусть взамен наградят его тумаками, как было не раз в Екатеринбурге, но забирая его в несвободу, они свободу ему и подарят?…

К отцу Катлубай побежал, когда факела уже освещали первые дома деревни, спугивая лунных зайчиков с окон крепких высоких изб.

– Солдаты, папа, там… – кричал мальчик, тарабаня в окна.

Первыми из дома выбежали старшие братья. Разница в возрасте у них была три года, но все говорили, что они близнецы. Высокие, полноватые, широколицые, с выпученными глазищами и толстенными чёрными бровями.

– Эээ, так они уже вон, – обречённо заметили "близнецы", когда на улицу, наконец, вышел отец, отличающейся от старших сыновей лишь лёгкой сединой.

– Идите в дом, – сказал отец, – И этого в подпол спрячьте, – указал он на Катлубая. Во взгляде отца мальчик увидел злость солдат, которые били рабочих на строительстве мельниц в Екатеринбурге. Это был взгляд старого пса, вдруг заметившего перед собой волчонка, и осознавшего, что смерть его в этом щенке. И почему опытный когда-то мощный пёс должен сейчас погибнуть от того, кого он и за соперника никогда не считал? По этому взгляду мальчик понял – нет у него больше отца.

Катлубая спрятали в подпол. Он слышал, как в дом с матом и завыванием завалилась толпа. Солдаты будто нарочно топали об пол сапожищами, чтобы выкурить кого-нибудь из подпола. По крайней мере, так казалось Катлубаю. Он сидел, ссутулившись, с желанием остаться здесь в земле навсегда. Но солдаты желания спрятанного башкирского мальчика не знали, к тому же это были умные добросовестные солдаты – поняв, что в семье не хватает младшего сына, в подпол они заглянули первым делом.

Взгляд, который увидел Катлубай сверху, взгляд солдата, не был похож на те, которые он обычно видел в Екатеринбурге, и который ещё минуту назад узнал в своём отце. Сегодня человек в военной форме на него смотрел устало. Без претензий.

– Вылезай, магомет! В город поедем. – Прозвенел приказ солдата в головной коробке мальчишки. И Катлубай заплакал.

Он плакал и когда отца с братьями связывали, при этом хлеща их плетками и харкая в их глазища, приговаривая:

– Ну, всё допрыгались, нехристи, теперь петля вам или костёр, черномазые…

Он плакал и когда бросался с кулаками на солдат. Пока не получил по зубам. Отчего заревел ещё громче, до истерики.

Он плакал и когда отца с братьями словно дрова закинули в телегу, в их же телегу, на которой они сбежали с Екатеринбурга, и повезли уже до боли знакомой дорогой.

Катлубая связывать не стали – мальчишка опасности не представлял, да и рука не поднималась – ребёнок всё-таки, ехать долго. Он сидел между поваленными братьями, те что-то шептали друг другу на башкирском, но он их не слышал – пытался угадать от чего телега подпрыгнула, а от чего её затрясло, как лихорадочную, и почему колёса на мгновение завязли и вдруг будто покосились, поэтому телегу пошатнуло в сторону, как пьяную. Это заезжали на мост. Заехав, задрожали и покатили медленно, медленно… Казалось, ямщик решил послушать эту дрожь, насладиться ею… Мост размером в несколько метров проезжали больше минуты.

– Ну, поехали уже, поехали, Ельцин! – подогнали ямщика заскучавшие солдаты, – Чего яйца чешешь? Догоняй Фёдора!