Следы ангела

– Я говорил о качестве поэтическом… Ну, что вы из мухи делаете слона? Раздуваете то, что раздуть нельзя? Вы прочтите дальше-то, дальше-то ведь все написано, дальше понятно, что ясновидящий – это значит тот, кто видит; что все вот это: вот это окно, улицы, фонари, города, леса, степи – все это небо! Понимаете, не-бо. Что царствие небесное, оно не где-то там за облаками, а здесь, на земле: где лужи, где доски, где магазины, где трамваи. Вы понимаете меня? Да ничего вы не понимаете! – поэт снова закрыл глаза, стихи подступили к нему во время попытки хоть что-то объяснить чекисту.

И эти его стихи, или все-таки Его стихи, заговорили словами его, или Его Словами. То есть, теми же словами, которыми он говорил со следователем, или Кто это говорил со следователем? Или кто этот следователь? В этот миг озарения, которое обычные люди могли бы назвать симптомами шизофрении, поэт впервые в жизни решился сломать все барьеры между землей и небом и дерзким образом подслушать настоящие стихи. И они полились, и в этот раз никто на земле не смог бы их перебить.

«Когда от неба не прорваться,
Когда от полночи бывает
Шагов пятнадцать или двадцать
До первых утренних трамваев…»

– Послушайте, дорогой вы наш и уважаемый, почему вы думаете, что я ничего не понимаю? Почему? – следователь вскрикнул так, что из-под лампы вылетело облако пыли.

Поэт снова почувствовал себя на земле. Вернее, где-то глубже земли, там, где вновь стали окружать человекоеды. «Перебил стихи! Перебил настоящие стихи, – негодовал поэт. – Кто же ты, гражданин следователь?»

– Так вот, почему вы думаете, что я вас не понимаю? Я ознакомился с вашими письмами как школьник с букварем. Наизусть почти выучил. И в них явное расхождение с советской идеологией, в том, что проповедует гражданин Пастернак в своем творчестве и, как мы знаем, на своих тайных собраниях – это не что иное, как попытка создания новой, своей, идеологии. Видимо, на ней вы хотели строить новую страну, именно для этих целей разными способами Пастернаку и предлагал запад огромные деньги, и я это понимаю прекрасно. И гражданин Пастернак надеялся, видимо, стать ни много ни мало лидером революции, ее глашатаем, заводилой, если по-пацански, – следователь зачем-то смачно щелкнул языком. – А иначе как еще прикажете трактовать ваши же, ваши слова: «И Вы являете нам то состояние мира, тот способ существования земли, который делает ее вечной, таинственной и абсолютной». Вот как их объяснить? Так что берите, подписывайте и уходите подобру-поздорову.

– Вы знаете, я вам попробую объяснить, – во время произнесения этих первых своих слов поэт, и правда, поверил в то, что ему удастся донести до чекиста истину. – Я в своем письме Борису Леонидовичу писал свои соображения о его стихах. О том, что они открывают нам. И только об этом. И мир, про который я говорил – это не мир после какой-то там революции. Боже упаси. Я говорил про состояние мира. Про состояние! Когда нет двух миров, а есть два способа существования одного и того же мира. Ну как вам объяснить? – поэт беспомощно заерзал на стуле. – Вот вы поймите: ад и рай – это не два противоположных места, а два противоположных состояния. А Пастернак как поэт, он дал нам то состояние земли, которое и делает ее вечной и абсолютной. Вот к чему была моя фраза, которую вы процитировали и неверно истолковали.

– Проще говоря, – подхватил беседу чекист, – по гражданину Пастернаку получается, что рай – он на земле, или ангелы, как вы сами же пишете «не там, а здесь, в толпе людей, и следы их отпечатываются на земле». Верно все?

Поэт знал прекрасно – в кабинете на Лубянке нельзя никогда говорить слово «Верно», оно может быть истолковано только так, как захотят органы. Поэтому он только промолчал, подумав лишь о том, как же красиво написал в письме: «и следы ангелов отпечатываются на земле». Не потерял свое слово еще, не потерял.

– Так что же вы, что же вы не подписываете?! – Всплеснул руками следователь. – Это же получается, вы не оговорите Бориса Леонидовича, а наоборот, услужите ему. Ведь с ваших-то слов, Пастернак говорит о том, что СССР смог построить рай на земле. Это же какой мудрый Борис Леонидович! Вот это голова! Да ему за такие слова нужно награду давать. А мы тут разводим, не пойми что, – поэт снова почувствовал себя на одной сцене с отвратительным партнером. – Но вы знаете, бывают и ошибки у нас. Так сказать, неправильно поняли мы вас. Простите. Вот, подпишите и идите. Я вам даже машину вызову, – и действительно, потная рука чекиста потянулась к телефону.

– Вы за дурака меня держите? – поэт знал, как парировать бездарному партнеру в этом поединке. – Я вам так скажу, я скорее подпишу, что эти стены синие, чем ту чушь, которую вы насочиняли про Пастернака на основе моих писем.

– Надо будет, вы и про стены подпишете!

– Это уже ниже плинтуса игра, – проговорился поэт.

– Я вас не понял, что вы хотите сказать? – насторожился следователь.

– Нет, ничего. Я опять задумался, простите.