Следы и тропы. Путешествие по дорогам жизни

Белт родился и вырос в городе Талекуа, штат Оклахома. Его предков занесло туда после того, как президент Эндрю Джексон в 1830 году подписал позорный Закон о переселении индейцев. (Отношение Белта к Джексону было понятно без слов: на стене его кабинета висела фотография Джексона с подписью «разыскивается»). Некоторые чероки мирно ушли на Запад, но многие были перемещены под конвоем по тропе, которую они называли Nvnohi Dunatlohilvhi – «Тропа, где они плакали». Шестнадцать тысяч чероки были изгнаны из своих домов; кто-то был перевезен на речных судах, кто-то был вынужден пройти почти тысячу миль по негостеприимным землям. Считается, что около четырех тысяч мужчин, женщин и детей умерли – в основном от болезней.

Все последствия Переселения и боль, которую оно причинило, трудно понять некоренным американцам. Как пояснил мне Белт, наши две культуры совершенно по-разному понимают «чувство места». Для евроамериканцев место жительства – это в первую очередь место временного проживания или ведения экономической деятельности. По сути, оно определяется бизнесом и является его побочным продуктом. Таким образом, для евроамериканца «место жительства» в значительной степени лишено какой бы то ни было историчности и постоянства; оно легко переходит из рук в руки и меняет названия. Для чероки концепция «места» совершенно конкретна и незыблема. «В понимании коренных американцев место их жизни никогда не меняет своей идентичности, – сказал Белт. – Мы в большей степени связаны с тем местом, где происходили какие-то важные вещи и где до сих пор находятся важные для нас вещи, а не с тем местом, где мы сейчас живем».

Чероки обрели свою племенную идентичность в древнем городе Китува, что означает «Земля, которая принадлежит создателю», который находился в двадцати пяти милях к западу от нас. Когда-то деревни чероки были разбросаны по всему юго-востоку страны, от Кентукки до Джорджии, но, по словам Белта, если бы вы спросили жителей этих деревень, кем они себя считают, они бы не задумываясь ответили, что все они называют себя Оцигидуваги (Otsigiduwagi) – людьми из Китувы. На церемониальном кургане в Китуве горел вечный огонь. Раз в год угли этого костра разносились по всем остальным городам и деревням чероки. Таким образом, единство огромного племени чероки обеспечивалось не только общим языком, предками, устными преданиями, традициями, но и пылающими углями, что разносились по сложной сети тропинок[12].

Существуют мириады причин – исторических, культурных и экономических, – по которым англо-американское чувство места так сильно отличается от черокского. Однако Белт считал, что самое важное и часто упускаемое из виду различие между нами обусловлено структурой наших языков. Язык чероки кардинально отличается от английского в самых разных отношениях. У чероки есть семь основных направлений, по которым говорящий постоянно перемещается в пространстве: Север, Юг, Восток, Запад, Верх, Низ и (самое трудное для понимания) Здесь. Грамматика чероки, в которой субъект предложения всегда следует за прямым объектом, также способствует незаметной децентрации говорящего. «На английском языке мы говорим я думаю то, я думаю это, я хочу то, я хочу это. Как будто мы находимся в центре мира, и он крутится вокруг нас, – сказал Белт. – В нашем языке все находится здесь, а мы расположены где-то рядом. Это означает, что мы воспринимаем себя частью целого, а не его центром». Кроме того, Белт отметил, что необычный порядок слов лучше приспособлен для жизни в дикой природе. Например, когда медведь незаметно подкрадывается к вашему другу, гораздо логичнее, по его словам, крикнуть: «Медведя… я… вижу», чем «Я… вижу… медведя».

Воспитание Белта помогло ему осознать связь между географией и языком. До семи лет он говорил исключительно на языке чероки, и только потом начал учить английский. В те годы он играл в военные игры со своими друзьями в прериях Оклахомы, но всегда представлял, что находится в стране горных склонов, высоких деревьев и журчащих ручьев. Переехав к сорока годам в Северную Каролину, он был потрясен, когда увидел пейзажи, которые представлял себе в детстве. Одна его знакомая, тоже уроженка Оклахомы, рассказала Белту о похожем случае. Она показала ему рисунок, который нарисовала, когда ей было пять или шесть лет. Местность на заднем плане была зеленой, гористой, и совершенно не похожей на все то, что она привыкла видеть на родине. По ее словам, один и тот же пейзаж появлялся на заднем плане всех ее рисунков.

– Только приехав сюда, она поняла, что рисует, – сказал Белт. – Она рисовала эти горы.