Следы на песке

Процесс проходил в одном из безвкусных, чуточку аляповатых залов со стенами, обшитыми деревянными панелями, и американскими флагами, – такие залы хорошо знакомы телезрителям всего мира по сериалам о юристах и полицейских. Робин Легри, адвокат миссис Арлингтон, нервничал. Вернее, выглядел нервничающим. Тридцать лет адвокатского стажа не избавили Легри от невротических привычек: он грыз ногти, карандаши, ручки и даже жевал бумажные шарики. Сконцентрироваться адвокат мог только таким способом, хотя знал, что окружающие это замечают, и обращался за помощью к специалистам, но те лишь пожимали плечами: тик, неконтролируемые движения. Выступая в суде, Легри ценой невероятных усилий заставлял себя не мельтешить руками – и превращался в посредственность, ибо рассеянный адвокат уже не адвокат. Он плюнул на приличия и стал одним из самых дорогих и уважаемых вашингтонских мэтров. Когда Робин Легри брал слово, никто не смотрел на его руки.

Он почти сгрыз колпачок роскошного фломастера фирмы Waterman, который дочь подарила ему месяц назад. Родные легко решали проблему новогодних подарков – преподносили ручки или фломастеры, зная, что не промахнутся. Однажды, правда, кто-то купил дорогущую самописку, и Легри не оценил вкуса чернил. Он расплющил колпачок зубами, взглянул исподлобья на зал и сказал себе, что его мания ничем не хуже курения, а обходится дешевле, так что нечего смеяться.

Сейчас Робин Легри был не слишком сосредоточен. Тедди Баур повторял ту же историю, которую до него рассказали пятнадцать свидетелей, да к тому же углубился в описание пейзажа. Художник, черт бы его побрал.

Двадцать три свидетеля, больше истцы собрать не смогли. И каждый следующий повторял предыдущего, и каждый искренний монолог подтверждал запущенный истицей слух. Впрочем, это ничего не меняет, ибо даже тысяча свидетелей, «слышавших слух», не способны доказать, что версия – не фарс, не шутка, не блеф и не клевета. Тем более слух двадцатилетней давности. Не осталось ни живых участников события, ни письменных свидетельств.

Разбирательство пройдет спокойно, решил Легри, прикидывая, как бы половчее раскусить фломастер и не испачкаться до выступления.

Небольшой зал суда был битком набит зрителями, и почти все сочувствовали «делу Лаки». Эмилия Арлингтон обошлась без рекламы, так что даже родственники не были в курсе и не получили приглашения войти в команду поддержки. Сенаторша рассчитывала закончить дело быстро и без лишнего шума.

Сидевшие в зале рейнджеры хотели вспомнить героическую молодость. Жители Личфилда, родители Лаки, дяди и кузены, местные торговцы, друзья, все, кто знал его в юности, облачившись в воскресные костюмы, прибыли в Вашингтон, чтобы защитить честь местного героя и дать бой этой сенаторше, которая якобы ратует за права крестьян. Почему бы не утереть нос политикам из Капитолия и Белого дома, которым нет дела до маленьких людей? Эмилия Арлингтон задолжала не только Лаки, она представляет правящий класс, а тот много чего должен скотоводам западных штатов, мелким торговцам и пенсионерам Личфилда, лишенным государством общественного транспорта, достойного цивилизованной страны.

Короче говоря, публика в зале суда была настроена крайне враждебно. Робину Легри подобная атмосфера даже нравилась, она позволит ему напустить туману, навязать идею «необоснованного требования». Старый юридический волк судья Картерон не позволит эмоциональной, но очень наивной публике запугать себя.

Истица Алиса Куин была хороша собой и благородна в своем горе. Ни намека на истеричность, полная сосредоточенность и решимость идти до конца. Впечатляет, особенно если учесть, что прошло двадцать лет. Вдова отлично сохранилась и напоминала героиню романа. Ее манеры, сдержанность и немногословие были гораздо опасней и убедительней сотни шумных болельщиков и двадцати трех свидетелей.

Робин понимал, что восхищается Алисой в том числе из-за ее профессии. Она преподает французский. А у него как-никак французская фамилия – Легри. На самом деле его настоящее имя Робин Грей, но оно всегда казалось ему чудовищно банальным. Как-то раз он смотрел канадский фильм, в котором одну из ролей играл артист Ясент Легри, и решил, что это звучит намного лучше. Деньги помогли устранить проблему.

Двадцать третий – и последний – свидетель Барри Монро поэтом не был.

– Знаете, ваша честь, понять, каково тянуть номер из каски, может только тот, кто это пережил. Я буду помнить всю мою сучью жизнь, могу и сейчас назвать очередь каждого. Оскар Арлингтон – номер четыре, Лаки Мэрри – номер сто сорок восемь. Тут уж не схитришь.

Ошибаешься, парень, теперь и мы представляем, как все было, подумал Робин Легри. Выслушаешь историю двадцать три раза подряд – решишь, что видел все собственными глазами.

Адвокат понимал, что рейнджеры явились в суд не только как свидетели – они хотели послушать друг друга, вспомнить молодость, изгнать демонов былых времен, избавиться от кошмаров. Это не суд, а огромная, групповая кушетка психоаналитика.