Следы помады. Тайная история XX века

Безупречная симметрия теорий Изу гарантировала, что его новый мир будет ограничен самим собой. При всём диалектическом напряжении амплитуды и обработки это был мир, где Мессия работал над тем, чтобы его революции происходили в контролируемой зоне. Но теории не могут оставаться на бумаге, и призыв Изу к подрыву всего, что можно подорвать, к ниспровержению всего, что можно ниспровергнуть, вскоре привёл к последствиям, которые он не мог прогнозировать и остановить.

Это началось с самого начала¹². В 1950 году Жан-Луи Бро и его соратник-леттрист Жиль Ж. Вольман изобрели новый вид звуковой поэзии, настоящей звуковой поэзии, никаким образом не связанной с выдуманными словами и не нуждавшейся в буквах: “Instrumentations verbales” («Словесные оркестровки») Бро и “Grand soufflés” («Глубокие вдохи») или “Megapnéumes” («Мегапневмы») Вольмана. Смена полноты на вырезание объяснялась как преобразование из «глубокого вздоха», когда искусство набирается «кислорода, солнечного света и других питательных веществ, от которых начинает играть кровь», в «грандиозный выдох, последствие вздоха, который выражает расход всего использованного кислорода, вытеснение двуокиси углерода, мышцы полны молочных кислот, а мозг изнурён»¹³; поначалу вышеупомянутые детально разработанные теоремы постулировали механику «синтетической смерти» — это то, что была призвана осуществить поэзия Бро и Вольмана. Затем они перепрыгнули через установки Изу, которые из-за этого стали казаться устаревшими.

Они не возвращали язык к его составным элементам. Они вернулись к его чистейшим физическим началам. Они вышли за пределы истории, дальше неизбежного отдаления разумного человека от естественного мира — дальше гегелевского определения отчуждения, дальше его определения, что такое быть человеком. Они знали, что думал Гегель, они также знали, как Маркс перевернул вверх дном его идею об отчуждении, социализировав её, зафиксировав отчуждение как отдалённость между человеком и творимым им миром, утверждая, что обнаружение этой отдалённости есть начало сознания, и отказ от отчуждения есть начало восстания. Будучи студентами, Бро и Вольман, вероятно, соглашались с этой мыслью — но на территории поэзии восстание некоторым образом начиналось раньше обретения сознания, заменяло сознание. Афиши не заставили себя ждать —

— слушая более поздние записи, можно восстановить картину.

Изу, Леметр, Померан и остальные читали свои зашифрованные буквы. Слова отделены от своего смысла. Разрыв между человечеством и вымышленным им миром довольно отчётлив, но это старая история и не совсем полная: слова дробятся, но буквы сохраняют их форму. Затем 21-летний Вольман с аккуратно подстриженными усами взошёл на стол. Он приступил к сотворению дофонетического взрыва, который отрицает любое лексическое значение. Неизвестные языки вырываются из его рта — не языки даже, а сами голосовые связки ищут воздуха и натыкаются на щёки и зубы.

Звуки выскакивают прямо из макушки его головы. Отвратительные звуки заполняют помещение. Вольман превратился в первобытного Homo erectus, оказавшегося на границе изобретения речи, но пока не осознающего это. Около двух дюжин зрителей в “Tabou” потянулись вперёд: Вольман творит отсутствие, которое они могут ощутить. Вероятность, что человек может обойтись без языка, неотвратима. Щелчки, покашливания, ворчания, прерывистые кряхтения достигают пика и рассыпаются, всякий возникающий ритм тут же ломается. Теперь говорит диафрагма, затем нос, потом внутренности. Вдруг кажется, что Вольман формирует нечто действительно означающее, и паника вторгается в его выступление. Подобно человеку, пытающемуся поймать муху в кулак, он пытается удержаться за фонемы, но они ускользают.

По понятиям Изу

По понятиям Изу — и неважно, что эта поэзия предполагала, что нет ничего постоянного и возможно всё, — такое «ультралеттристское» экспериментирование было незрелой гиперболизацией, детской болезнью: необдуманной попыткой, писал Изу выражениями Фила Спектора, «разрушить стену звука»¹⁴. Механика изобретения такого не позволяла, осмысленный распад не мог зайти настолько далеко. Ещё один шаг, и ничего не останется, кроме пустоты, бормотания, которое никогда не сможет вернуться к языку — зов, которому могут соответствовать только безумие или самоубийство. Пока же, несмотря на то, что леттристское движение не было просто группой по интересам — его члены могли быть оштрафованы, бойкотированы, даже исключены за нерадивость, — эстетический плюрализм оставался в действии. С жаром и без озлобления Изу, Леметр, Бро и Вольман обсуждали этот вопрос на страницах леттристского издания “Ur”.

Жиль Вольман, “Ion”, апрель 1952

Это было возможно сдержать. В качестве публичного пространства “Tabou” был местом для своих. Вторжение в Нотр-Дам других людей из леттристской шайки было совсем иной историей.

Нападение на Нотр-Дам