Следы помады. Тайная история XX века

Чего не хватало отрицанию Адорно, так это веселья — духа, которого у панк-версии его мира всегда было в достатке. Шагая по улице, эти позёры и модники, эти сбывшиеся предсказания Адорно были исполнены счастья, что делало их простыми и светлыми. «Я муха в баночке крема», — пели Wire в клубе “The Roxy”. К 1977 году критика Франкфуртской школы была ржавым шаблоном — не опровергнутая историей или другими идеями, а превращённая в навязчивый джингл, будучи превознесённой в 1960-е годы в студенческо-художественных и радикально-студенческих хит-парадах: Вся общественная жизнь упорядочена ⁄ Сверху донизу ⁄ Посредством непроглядных иерархий ⁄ Превращая тебя в контейнер ⁄ Для культуры ⁄ Соблазняющей тебя ⁄ Стать роботом экономики. Новым было воздействие этого джингла, новым было его звучание. Теперь ты мог обозначить и провозгласить это. Частицы теории, появившейся на свет ещё до того, как ты родился, появились из асфальта и ударили тебе в лицо, так что ты упал головой на бетон. Твоё лицо стало совокупностью в зеркале репрезентации единственной известной тебе совокупности, и шок от узнавания перекосил твоё лицо — теперь ты шёл по улице с перекошенным ртом, что выглядело смертным приговором для прохожего, а ты полагал, что продолжаешь улыбаться. Потому что твоё лицо было твоей совокупностью, и шок скорчил лицо, шок скорчил всю улицу При выходе из клуба на мостовую все серые здания оживали тайными посланиями агрессии, доминирования, зловредности.

Чтобы усмирить

Чтобы усмирить это видёние мерзости, люди его воплотили. Сегодня пурпурные и зелёные ирокезы на головах американских тинейджеров из пригородов заставляют лишь задаваться вопросом, как рано им приходится просыпаться, чтобы привести свои волосы в порядок для школы, и спустя более десяти лет после появления панк-стиля трудно припомнить, какими уродами на самом деле были первые панки.

А они были мерзкими. В этом не было сомнений. Проколотая 10-дюймовой булавкой нижняя губа и татуированная свастика на щеке не были следованием моде; пришедший на концерт человек, сующий два пальца в рот, блюющий себе на руки, а потом швыряющийся этой блевотиной в людей на сцене, распространяя какую-нибудь заразу. Толстенный слой чёрной туши наводил в первую очередь на мысль о смерти больше, чем на что-то ещё. Панки были не только теми милыми барышнями, вроде The Slits или басистки Гэй из The Adverts, вырядившимися некрасиво. Они были жирными, страдавшими анорексией, покрытыми оспой, прыщами, они были заиками, калеками, в каких-то болячках, помятыми, а их знаки отличия лишь подчёркивали абсолютное аутсайдерство, уже запечатлённое на их лицах.

Каким-то образом Sex Pistols позволили им появиться на публике как живым существам, чтобы выставить свои пороки в качестве социальных фактов. «Я ожидал коммунистского клича», — пел Джонни Роттен на пути к Берлинской стене в “Holidays in the Sun”; по эту же западную сторону стены рассказчик из появившейся в 1982 году повести Питера Шнайдера «Перебежчик» — его сознание вывернуто повторяющимися просмотрами разных идеологических версий одних и тех же новостей по восточному и западному берлинскому ТВ — задаётся тем же самым вопросом, что поднял панк:

«Не правда ли, что любая деятельность в западном обществе, будь то спортсмен, владелец ценных бумаг, художник или бунтовщик, основана на том, что каждая инициатива самостоятельна, всякая идея оригинальна, а выбор субъективен? Но что если я перестану заниматься самоедством, как меня тому учили, и брошу обвинения в лицо государству?» Отличительным знаком панка были не мусорные мешки и не рваные майки, но адорновская отвратительная сыпь; они чернили и наносили её на свою кожу как настоящие орнаменты. Подобно адорновским препарированным трупам, гораздо более сознательно препарированным, чем он мог бы вообразить, они разражались доказательствами своей витальности — иными словами, они говорили то, что думали.

Поступая так, они отразили на самое себя взгляд Адорно на современную жизнь: он никак не предполагал, что его трупы способны осознавать, что хотят сказать. Панки были теми, кто узнал в себе людей, которым по соображениям демографической политики не сообщили об их не совсем успешной кончине — в тот момент, когда панк определил отсутствие будущего, обществу собирались во множестве понадобиться зомбиобразные продавцы, покупатели, бюрократы, сидящие на пособии, толпы стоящих в очередях и их обслуживающих. Но отличие было в том, что эти люди новости всё-таки услышали.

Хотелось бы мне