Следы помады. Тайная история XX века

В лучших панковских сорокапятках есть ощущение, что если должно что-то сказать, то это должно быть сказано быстро, ведь энергия, требующая сказать то, что должно быть сказано, и воля к высказыванию не могут быть постоянными. Та энергия однажды улетучится, воля пошатнётся — идея будет похоронена, публика встанет, наденет свои шубы и разойдётся по домам. Голос в панк-песнях всегда был так же неестественен, как и ритм: разгоняющийся за пределы личности до анонимности, зажатый, приглушённый, искусственный. Он выпячивает свою неестественность по многим причинам: из неприятия господствующего поп-гуманизма, из приятия негодования и страха, из-за боязни не быть понятым. Но в большей степени голос был таким неестественным из страха потерять шанс высказаться — шанс, который, как понимал всякий хороший панк-певец, не только мимолётный, но и не всегда заслуженный.

«Всему новому требуется некоторое время, чтобы распространиться по стране. Вот J.C. Penney[38][39] демонстрирует версии моды, по которой одеваются сегодня короли стиля. Во всём этом содержится интересная предпосылка, в мире молодёжи есть своё фанатичное меньшинство, авангард, корифеи стиля, щёголи. И если вы настолько внимательны, что сумеете рассмотреть в них носителей легитимного тренда, то можно представить, что в конечном итоге люди в середине — я не имею в виду обязательно среднюю часть страны, хотя в нашем случае это скорее так, — будут делать следующие несколько месяцев».

— Дик Кларк в «Надувая систему вместе с Диком Кларком» Лестера Бэнгса, “Creem”, ноябрь 197321

Ощущение риска, которое можно услышать в панке, — это по сути недоверие панк-движения к себе самому. Это есть стремление высказать всё, тормозящееся сомнением, что высказывание всего может оказаться тщетным. Никто не знал, откуда взялся этот шанс и к чему он приведёт — но все понимали, что другого такого не будет. Рок-н-ролл открыто заявил о себе в 1950-е, когда Danny and the Juniors провозгласили, что “Rock and Roll is Here to Stay”[40]; в панке не нашлось такой песни. Панк не собирался здесь оставаться. Панк не был удобным случаем подзаработать, сколько бы ни вынашивал Малкольм Макларен коммерческих планов, сколько бы некогда фанатов Sex Pistols не прославилось впоследствии в качестве новой волны. “New Wave” было кодовым словом не для панка без шока, а для панка без смысла. Панк не представлял собой музыкальный жанр; он был мгновением, воплотившимся в языке, предвосхитившим своё уничтожение, взыскующим этого, пытающимся найти описание того, что не выразить ни словами, ни аккордами. Это не было историей. Это было шансом породить эфемерные события, которые бы послужили приговором всему, что наступило потом, события, которые бы осудили все последующие чаяния, — смысл “no-future” заключался также и в этом.

Многое

Многое из предшествовавшего панку можно найти у Чака Берри, у The Kinks и The Who, у американских гаражных групп, у The Velvet Underground, у The Stooges, у The New York Dolls, у таких его британских предвестников, как Дэвид Боуи, Roxy Music, Mott the Hoople, в эстетской и ироничной нью-йоркской сцене, возникшей в 1974 году — особенно в случае The Ramones. «Бей проказника ⁄ Бейсбольной битой» — что может быть более панковским, чем это? Не останавливаясь там — но именно в этом месте The Ramones застряли на долгие годы. Да, Sex Pistols выходили на бис с “No Fun” The Stooges и как сыновья убивали своих отцов-Dolls своим “New York”. Кавер-версии песен The Velvet Underground были для панков пробным камнем, но это лишь арифметика. И если панк интересен не с точки зрения музыкального жанра, нет смысла относиться к нему так.

Можно легко доказать, словно как в алгебре, что панк вышел из строчек песни “Tale in Hard Time” Ричарда Томпсона, которую тот написал в 1968 году для Fairport Convention — в целом очень тихой и задумчивой британской фолк-рок

группы: «Вытащи солнце из моего сердца ⁄ Позволь мне научиться презирать». Слышал ли её хоть один панк — так же неважно, как неважно, читал ли хоть один панк что-нибудь из авторов, чьи приключения составили большую часть истории этой книги. Лучшие из тех авторов воспроизвели эти слова. Извлекая истину, какой бы она ни была, содержавшуюся в призыве Томпсона, из их собственной истории, их бесплодного наследия, первые панки использовали этот призыв как ставку в лотерее. Желаемым результатом было оказаться в будущем не выжившим, но руиной: старым оборванцем, мокнущим под дождём. Эта вероятность неявно выразилась в событии — в 1985 году в Лос-Анджелесе, когда «панк» ещё оставался единственной свежей историей, которую мог поведать рок-н-ролл, группа под названием God and the State, собравшаяся двумя годами ранее и тогда же распавшаяся, подытожила своё существование единственной посмертной пластинкой, сборником демозаписей, под названием “Ruins: The Complete Works of God and the State”.