Следы помады. Тайная история XX века

Уолтер Карп опубликовал это не в каком-нибудь подпольном радикальном журнале, отпечатанном на плохой бумаге, он написал эту статью для “Harper’s”[61]. Несмотря на то что писал он это с остервенелым терпением человека, знающего, о чём говорит, единственные слова, которые могли бы объяснить его мысль, были искажены, вывернуты наизнанку, подвержены сомнению, обращены вспять и превращены в свою противоположность, а ведь это был ещё только 1981 год — где-то через пять лет то, что говорил Карп, будет звучать абсолютным безумством, хотя подтверждения высказанным им фактам найдутся в печати. Листая газету, можно узнать, что Террел Белл, министр образования при Рейгане в 1981–1984 годах, написал статью, где говорилось о «непрекращающейся битве против хорошо организованной сети крайне правых, — опознаваемых по галстукам Адама Смита, — которые [говорит Белл]… “имеют… немыслимые привилегии и поддержку Белого Дома”… Белл говорит, что их конечной целью является разрушение всеобщего образования и замена его рыночной системой частных школ под руководством предпринимателей».

В 1986 году это звучало ещё более параноидально, чем измышления Карпа в 81-м. Очень странно, поражался ты, читая статью, — особенно эти «галстуки Адама Смита», — интересно, кто всё это придумал? Напоминает «житейские истории» вроде (листаем газету) двухголового младенца в Перу («Епископ заявил, что у ребёнка две разные души»), или НЛО размером с шарик для пинг-понга в Бразилии («Лётчики-истребители преследовали странные объекты, пока у них не кончилось горючее»). Карп не мог такого предположить — ни галстуков, ни младенцев, ни шариков для пинг-понга, — но он писал так, как будто знал, в какой контекст попадут его слова. «Рейганцев не волнует даже так называемый свободный рынок, он всего лишь одна из их закулисных игр», — писал Карп, казалось, переходя на тираду, на крик о том, что на самом деле их интересует:

Они хотят, чтобы капитализм в Америке стал таким, каким по его природе представлял Карл Маркс — божественной силой и мерой всех вещей, властью, низводящей свободную политику до шутки, гражданина до «рабочего», общественную жизнь до «государства», государство до инструмента угнетения, спасающего капитализм от угрозы свободы и равенства, вместе с которыми капитализм развивался одновременно, как Каин рос вместе с Авелем… Описанное Марксом капиталистическое общество — это рейгановский рецепт для Америки. Вот что означает Национальное Возрождение.

Но то

Но то было позже. А пока что проект Османа стремительно воплощался в жизнь. Париж преобразился; преобразились и сами парижане. Разграничения между работой, семьёй и досугом, проложенные на новой карте города, были усвоены недавно атомизированными и автономными индивидами нового Парижа — в конце концов само понятие «индивидуальности» было модернизмом, функцией чьего-либо субъективного выбора того, что делать со свободными деньгами и свободным временем. Коммуна была запятой в приговоре Османа, он победил. Париж превратился в город символов, власти и желания. Общественная жизнь была как лотерея: если у каждого есть возможность купить билетик, у каждого есть шанс выиграть, а так как выиграть может лишь один из миллиона, то отделение одного от миллиона других, всякого от каждого абсолютно полное. Когда товары понеслись по своим транзитным цепям, всякий человек в мечтах стал властелином, Коммодификатором. Это можно было видеть на улицах. Как будто нашёлся ответ на марксово «Всё сословное и застойное исчезает» — на марксов благоговейный приговор из «Манифеста Коммунистической Партии» сверхъестественной силе капитализма, на приговор капитализму как мере всех вещей, — ответ с гоббсинианским бахвальством: Ессе homo!