Следы ведут в пески Аравии (второе издание)

Возвращаясь из своих путешествий в Дамаск, Зеетцен приводил в порядок записи, отправлял в Германию ящики с рукописями и коллекциями, векселя для оплаты, письма фон Цаху со своими астрономическими наблюдениями и с обзорами арабских трудов по астрономии и географии. Вся эта почта шла сложным путем — через французских негоциантов в ливанский Триполи, затем на Кипр, оттуда в Венецию и далее на север. Наконец-то начала прибывать и почта для него. он получил письма от фон Хаммера, от герцогини, от брата. Узнал, что герцог Готы теперь будет ему регулярно высылать по 2000 талеров в год. Настроение Зеетцена настолько улучшилось, что с этого момента в его записях появились собственные стихотворения. Да, да, наш герой был не лишен поэтического дара. Будущее представлялось ему безоблачным и сулило множество необычайных впечатлений.

Однажды его пригласил к себе паша Дамаска Абдаллах. Предки Абдаллаха, богатые правители Хамы, отказались от своих владений с условием, что пашалыком Дамаск, одной из четырех административных частей, на которые разделило Сирию турецкое правительство, всегда будет управлять паша из их рода. Абдаллах уже дважды занимал эту должность. Но последний раз, когда он в каком-то деле пошел против воли султана, его объявили мятежником и изгнали из города. Пашой Дамаска стал деспотичный аль-Джаззар, что по-арабски означает "мясник" (вероятно, это была кличка). Выходец из Боснии, аль-Джаззар совершил на родине убийство, бежал в Каир и поступил в услужение к испанскому путешественнику Доминго Бадиа, известному в арабских странах под именем Али-бея. Потом аль-Джаззар перешел на турецкую службу, сделал блестящую карьеру, получил звание паши и стал наместником огромного края, включавшего Акко, Бейрут и Дамаск. Когда аль-Джаззар прибыл в Дамаск, Абдаллах бежал в Багдад. Паша Багдада выхлопотал у Порты ему прощение, по вернуться в Дамаск Абдаллах не рискнул. В 1799 году жители Дамаска восстали, аль-Джаззар был вынужден покинуть город и в 1804 году умер. Его место занял паша Ибрагим из Алеппо. Абдаллах сверг его и снова объявил себя пашой Дамаска.

Войдя во дворец паши, Зеетцен очутился в длинном четырехугольном дворе с традиционным фонтаном. Двор был настолько велик, что в нем помещались пушки и были привязаны лошади. Через мраморный зал и по длинному коридору его провели в комнату паши, выложенную подушками и коврами. Паша сидел в углу, а рядом, что немало удивило Зеетцена, спал маленький ребенок. В отдалении стояло несколько человек из свиты. Восточный правитель оказался крупным мужчиной лет пятидесяти пяти — шестидесяти, с бледным, помятым лицом; он смотрел на Зеетцена чрезвычайно неприветливо.

Не предваряя беседы обычным на Востоке церемониалом вежливости и прославления Аллаха, паша коротко спросил:

— Этот человек — франк?

— Да, — ответил Зеетцен, поклонившись. Затем приблизился к паше, поцеловал, как его научили заранее, край его меховой накидки и отступил назад.

— Из какой страны? — спросил паша и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Где она расположена? Далеко ли это от Константинополя? Правду ли мне сказали, что вы врач?

"Ах, вот в чем дело!" — мелькнуло в голове у Зеетцена. Паша протянул ему руку, пожаловался на желудок, попросил лекарство. Зеетцен пощупал пульс и пообещал занести завтра рецепты. Тотчас же ему подали знак, что он может удалиться. На следующее утро у него взяли рецепты, уже не допустив к паше. Зачем хотел его видеть паша? Из любопытства? Или действительно требовался врач? Однако Зеетцен был доволен: впервые его принял такой знатный вельможа!

А вскоре, в самом начале 1806 года, на улицах появились солдаты. Они собирали налоги по случаю отъезда паши в Мекку. Жители запирались в домах, а тех, кого заставали на опустевших улицах, били палками до тех пор, пока они не отдавали положенные деньги. Особенно большие суммы вынуждены были вносить в это время монастыри.

В день ухода каравана весь Дамаск высыпал на улицу. Погода стояла чудесная. Крыши домов были усеяны женщинами и детьми. Многие — и среди них Зеетцен — предпочитали наблюдать из кофеен. Возглавлял процессию оркестр, за пим двигались всадники и верблюды, навьюченные палатками и поклажей, потом пехота — пестро разодетые албанцы и снова музыканты, выкрикивающие славу великому паше. За музыкантами выступала толпа дамасской знати, далее верхом на коне ехал сам паша, приветствуя парод. Вслед за ним тянулась на верблюдах и ослах вереница купцов, также отправлявшихся в паломничество. В арьергарде следовали вооруженная охрана из янычар и толпы дервишей. Шествие заняло несколько часов — от восхода солнца до полудня. Зеетцен подсчитал, что всего прошло не менее четырех тысяч человек. Через некоторое время он узнал, что караван паши в дороге подвергся разбойничьему нападению и был разграблен.