Слепень

– Как ты не понимаешь, девчонка?! Благодаря бедному Афанасию мы поняли, что работаем под контролем! Его гибель была не напрасной, только так мы поняли, что Слепень действительно дышит нам в спину, а стало быть, мы наверняка работаем под контролем. А раз мы это знаем, то полученная «деза» становится поистине бесценной. Но только до тех пор, пока они не знают, что мы знаем. Только в этом случае смерть Афанасия была не напрасной! А ты, дорогуша, нынешней ночью уже достаточно напортачила. Одна надежда, что Слепень никому не расскажет про этот пропавший мешок. В Германии даже генералы обязаны сдавать свое золотишко на благо рейху, и узнай они про это богатство, Слепню бы не поздоровилось. Но если бы ты вдруг его убила… в чем я, правда, сомневаюсь… Если бы ты убила его, то в абвере сразу бы поняли: мы знаем, кто вел за нами наблюдение. Тогда мы бы и «конфетку» эту не передали, и вообще нас бы всех уже не было в живых. И Афанасий в итоге погиб бы совершенно понапрасну… Угораздило же меня с такими связаться! Детский сад!

Полина теперь сидела, низко опустив голову, не смея даже оправдываться.

– Поэтому мне придется принять кое-какие меры, – сказал Юрий все с тем же суровым выражением лица.

Тут уж Полина взмолилась:

– Дядя Юрочка, только не отсылайте меня сейчас назад, в Москву. Я так больше не буду, честное слово…

– Конечно, не будешь, – кивнул он. – Потому что с этой минуты ты находишься под домашним арестом. Викентий… (Тот вскочил.) Будешь ее надзирателем. Чтоб она – ни шагу из дома! Отвечаешь головой.

– Так точно! – щелкнул Викентий каблуками. Зачем-то продублировал по-немецки: – Яволь!

Он бы, наверно, сейчас и на «хайль Гитлер» сподобился, если б от этого зависело, оставаться тут с ним Полине или нет.

Юрий тем временем зачерпнул из мешка горсть монет и драгоценностей и высыпал их в карман.

– Идешь к ним? – спросила Катя.

– Да, – кивнул он, – самое время. Надо все продублировать, а то с таким детским садом (он снова взглянул на притихшую Полину), боюсь, мы не долетим до Москвы.

– Я с тобой!

Юрий покачал головой:

– Нет, на этот раз пойду один. А у вас, миссис Сазерленд, сейчас другая забота: походите по антикварным лавкам, купите все, на что здесь может позариться богатая британская леди. Да, и пару ящиков где-нибудь надо добыть, таких, чтобы в каждый мог человек поместиться.

– Хочешь все-таки этого «братишку Ганса» и его пани доставить в Москву?

– Да. Не бог весть какой «язык», но все же служил на Восточном фронте, кое-что полезное может знать. Хоть какой-то довесок к этой «конфетке»; ну да курочка по зернышку клюет… Хотя – нет, – добавил он, – возьми таких ящиков четыре. Надо же и этот детский сад как-то эвакуировать, – он кивнул в сторону Викентия и Полины.

С этими словами он вышел из дому.

* * *

Человек в черных очках с двуязычной фанерной табличкой на шее стоял на прежнем месте. Но прежде, чем подойти к нему, Васильцев огляделся.

И не напрасно! Он ухватил краем глаза, что вездесущий пан Бубновский на миг выглянул из-за угла. Стоял он совсем неподалеку, и Васильцев стремительными шагами направился к нему. В этом было, конечно, и некоторое озорство, но и допускать, чтобы здесь торчал сейчас этот «бубновый», не следовало.

Смыться пан не успел или не собирался. Когда Юрий приблизился, он расплылся в заискивающей улыбке:

– Приветствую господина журналиста, – приподняв шляпу, на своем плохом немецком сказал он. – Вацлав Бубновский не забывает добра.

– И следите за мной тоже из самых добрых побуждений? – спросил Васильцев.

Вдруг захотелось отвесить этому пану основательного леща. А что? В этом даже был определенный резон. Конечно, Слепченко, если это он, даже с «невидимкой» Полиной легко бы расправился, а он, Васильцев, был в своей группе в смысле физической подготовки наиболее слабым звеном. Однако проявить себя во всей красе означало бы для «Гедзя бубнового» провалить все дело.

– Никак нет, господин журналист, – залепетал пан, – и не думал за вами следить!

– И стреляли в меня вчера, помня мою доброту? – наседал на него Юрий.

– В вас?! Матка боска, да нет же, конечно же, нет!

Тут он, пожалуй, говорил правду: уж чего не нужно было делать Слепню – так это убивать его, Юрия.

– Я не в вас, – продолжал лепетать Бубновский… – Хотя это, конечно, тоже преступление, но я надеюсь на великодушие пана журналиста. Ясновельможный пан – граф, а значит, благородный человек!

– И в кого же вы тогда стреляли?

– Разумеется, в этого, пся крев, обер-лейтенанта. Там, в ресторане, он публично унизил меня. Он и вашу даму пытался унизить, и вы, ваше сиятельство, хорошо его наказали, но ясновельможный пан мог себе это позволить. Я, однако, тоже происхожу из шляхтичей, а настоящий шляхтич не прощает обидчика. Если я не убил его, то все равно убью!

Что ж, в это Юрий как раз мог поверить. Слепень, говорят, тоже мстительный, а ликвидация «братишки Ганса» никак не срывала ход нынешней операции. Но и за ним, за Юрием, этот пан сейчас, безусловно, следил, чего нельзя было допускать.

Бубновский, глядя просительно, взял его за рукав:

– Ведь ясновельможный пан не выдаст меня? Так?..