Слепой мир. Сборник

После его ухода я сел за стол и взял карандаш. Машинально я нарисовал Ахилла и черепаху. Наконец, раздосадованный этой Непонятной загадкой, я отбросил карандаш в сторону. По словам Коллинзворта, этот рисунок иллюстрировал парадокс Зенона. Но я был уверен, что Фуллер хотел привлечь мое внимание не к этому парадоксу и не к положению о невозможности движения.

Несколько раз я повторил про себя: «Всякое движение есть иллюзия».

И внезапно я понял, что существует система отношений, в которой всякое движение является иллюзией: наш симулятор! Субъективные единицы думают, что они действуют в физическом мире. Но они же никуда не идут! Когда единица, как, например, Зай Нон, «идет» от одного дома к другому, единственное, что происходит в действительности, так это то, что симулэлектронные цепи «перекачивают», посредством сетки и трансдукторов, иллюзорный «опыт» в барабане памяти.

Неужели Фуллер своим рисунком хотел только привлечь мое внимание к этому факту? И все?

Вдруг я даже подскочил на стуле. Зай Нон!

Зай Нон был ключом! Все стало ясно как день. Рисунок не имел другой цели, кроме как подсказать слово «Зенон»!

Наши сотрудники обычно называли единицы по фамилиям и начальным буквам имени. Таким образом, Зай Нон становился З. Ноном, что фонетически напоминало имя Зенон.

Ну конечно же! Фуллер хотел сообщить мне жизненно важные сведения и использовал для этого самый конфиденциальный метод, какой только можно было придумать. Он записал свое послание на барабан памяти определенной единицы и оставил мне закодированный рисунок, чтобы я мог установить эту единицу!

Провожаемый любопытным и удивленным взглядом Дороти Форд, я понесся на второй этаж, в ярости от того, что даже не знаю, в какой зоне находится Зай Нон. Настенный указатель двух зон мне ничего не дал, я бросился в третью и на полном ходу налетел на Уитни, который шел мне навстречу с ящиком инструментов. От неожиданности он уронил его на пол.

— Зай Нон? — спросил я. — Где его место?

— Последнее слева. Но он умер. Я только что стер его цепи.

Когда я вернулся в кабинет, то чуть было не потерял сознание от приступа головокружения. Тысячи пчел загудели у меня в ушах. Я боролся изо всех сил, чтобы не провалиться в небытие. Когда мир перестал кружиться, я оказался в кресле, весь в поту, измотанный и еще более упавший духом, чем всегда.

Почти невероятным было совпадение, что Зай Нон был депрограммирован за несколько минут до того, как я разгадал тайну рисунка. Я даже спросил себя, не участвует ли Чак в общем заговоре?

Я позвонил ему по внутренней связи.

— Ты говорил мне, что наша единица контакта разговаривала с З. Ноном перед его попыткой самоубийства.

— Именно Эштон ему и помешал. А почему ты спрашиваешь?

— Да так, появилась тут одна мысль. Я хотел бы, чтобы ты мне приготовил цепь наблюдения за беседой с Филом Эштоном.

— Со всеми этими переориентациями и перепрограммированием придется подождать два дня, прежде чем это будет возможно.

Я обреченно вздохнул и закончил разговор как раз в тот момент, когда дверь открылась, чтобы пропустить в кабинет Горация П. Сичкина, одетого в элегантный серый костюм в тоненькую полоску и улыбавшегося самым сердечным образом.

— Ну, Дуг, — сказал он, направляясь ко мне, — что вы думаете о Хартсоне? Вот это личность, а? Без него партия потеряла бы всякий контроль над администрацией.

— Я слышал об этом, — сухо ответил я. — Признаюсь, что не испытал особого энтузиазма от встречи с ним.

Сичкин визгливо рассмеялся, что заставило меня посмотреть на него с подозрением. Он схватил мое кресло и повернул его к окну.

— Я тоже не слишком хорошего мнения о нем, Дуг. Влияние, которое он оказывает на партию и страну, весьма пагубно.

Такого поворота я, признаться, не ожидал.

— Ия предполагаю, что вы хотите изменить все это?

Он возвел глаза к потолку и вдохновенно произнес:

— Я думаю, да — с вашей помощью, конечно.

Чуть ли не целую минуту он молча смотрел на меня. Но поскольку никакой реакции с моей стороны не последовало, он продолжал:

— Хол, вы, должно быть, заметили мои немалые амбиции. Я горжусь своей энергией и работоспособностью. Что бы вы сказали, если эти качества применить в управлении нашей страной?

— В однопартийной системе? — спросил я осторожно.

— Однопартийная или десятипартийная, какая разница! Нам нужны способные руководители. Самые способные только и подойдут. Вы знаете финансовую империю сильнее, чем та, которую я создал? И, по логике вещей, кто более меня достоин командовать в Белом доме?

Увидев мою невозмутимую вежливую улыбку, он страшно удивился, и я посчитал нужным объяснить:

— Я не представляю себе, как вы, наподобие Хартсона, стали бы перемещать политических деятелей по своему усмотрению.