Слепой. Обратной дороги нет

– Да, – не унимался капитан, которым явно двигало не одно лишь любопытство, – рейс наш, выходит, кончился. Другого груза у меня нет, а тот, что был, мы не уберегли. Ума не приложу, как за все это отчитаться… А уж про то, что тебя с твоим напарником дома ждет, даже мне думать боязно.

– Что так? – щурясь на солнышко сквозь темные очки, спросил Глеб.

– Да как же! Ясно, что вы не виноваты, я про это непременно скажу где следует, да у нас ведь как? Если что-то случилось, непременно надо виноватых найти. А вас и искать-то особенно не надо – вот вы, как на ладошке. Вам такое, понимаешь, сокровище доверили, а вы его не сберегли, не довезли до места…

– Какое еще сокровище? – продолжая разглядывать солнце, как будто на нем было что-то крайне занимательное, рассеянно спросил Глеб.

– Как это «какое»? Ты же сам сказал, что там картины из Третьяковской галереи!

– Да не было там никаких картин, – спокойно сказал Сиверов. – Доски, фанера, картон, упаковочный материал… Словом, хлам, который если и похож на картины, так только тем, что так же хорошо горит. Грузовик куплен и полностью оплачен ФСБ, и можешь быть уверен, что за потерю ценного груза тебя к ответственности не привлекут. Заботься о своей команде, Антон Митрофанович, а об остальном просто забудь.

– А картины?

– Ну что – картины? Картины в полном порядке. Вылетели сегодня утренним рейсом из Москвы в Рим. Они уже, наверное, на месте, – добавил Сиверов, посмотрев на часы. – Какой же дурак станет отправлять шедевры русской живописи морем?

Капитан довольно долго размышлял, засунув руки в карманы и глядя, как исчезает вдали темная точка, в которую превратился уходящий албанский катер.

– Дать бы тебе по шее, приятель, – сказал он наконец и, не дожидаясь ответа, отправился наводить порядок на палубе.

– Мне-то за что? – сказал ему в спину Глеб, но капитан его не услышал.

Вскоре слабо дымящиеся обломки грузовика уже приподняли с помощью грузовой стрелы и с грохотом перевалили через фальшборт. За кормой послышался звучный всплеск, фонтан брызг взлетел выше борта; в пенной кильватерной струе в последний раз мелькнуло, медленно поворачиваясь, обгорелое, закопченное, изуродованное железо, зафырчал, с брызгами вырываясь наружу, вытесняемый водой воздух, и через секунду о грузовике, проделавшем столь долгий и полный опасностей путь из самой Москвы, напоминала лишь парочка расплывавшихся по волнам радужных пятен не догоревшей во время пожара солярки.

«Донецк» лег на левый борт, тяжело развернулся на девяносто градусов и взял курс на остров Крит: раненым требовалась медицинская помощь, а пассажиры, избавившиеся от обузы в виде грузовика и потому свободные, как ветер, намеревались пересесть в Никосии на самолет, следующий прямым беспересадочным рейсом до самого Рима. Осиротевший Всеволод Витальевич собирался подлечить нервы осмотром достопримечательностей, морскими купаниями и посещением магазинов (не пропадать же шенгенской визе!), а Глеб Сиверов решил составить ему компанию и заодно завершить кое-какие дела.

* * *

Они валяли дурака в Риме уже вторые сутки, а человек, которого ждал Глеб, до сих пор не появился. Сиверов знал, что вместе с картинами из Третьяковской галереи в Рим прилетела Ирина Константиновна Андронова, и с удовольствием посидел бы с ней в каком-нибудь уютном кафе, однако Паречин и слышать не хотел о том, чтобы идти в музей. При слове «живопись» его начинало трясти и он принимался громко произносить слова, которые в приличном обществе обычно не приветствуются. А поскольку Глеб до сих пор отвечал за этого новоявленного хунвейбина перед Федором Филипповичем, дорога в картинную галерею, где этим утром открылась выставка так называемой «русской Италии», для него была закрыта.

Наступившее затишье Слепому очень не нравилось. По идее, события еще далеко не кончились; они должны были продолжиться в тот самый миг, когда он и Паречин ступили на итальянскую землю, спустившись по трапу греческого авиалайнера. Однако ничего не произошло, и это отсутствие происшествий весьма беспокоило Сиверова, поскольку не укладывалось в рамки разработанной заранее схемы.

И он, и генерал Потапчук давно знали, кто именно информировал албанцев о каждом предпринятом ими шаге. Это стало известно еще в Константинополе, когда во время стоянки в тамошнем порту Глеб зашел в интернет-кафе, связался с генералом и получил от него портреты всех офицеров возглавляемого Федором Филипповичем отдела. Портреты он распечатал, отнес на борт «Донецка» и там показал Паречину, который немедленно опознал в одном из них того самого человека, который завербовал его, представившись генералом Потапчуком. Фамилия этого подонка была Котов, служил он в чине подполковника, и Глеб долго ломал голову, гадая, как такой кретин ухитрился заработать вторую звезду на погоны.