Слепой. Тропою белого дьявола

– Меня все время мучает один вопрос, – задумчиво сказал Аскеров, глядя на Глеба поверх огня и почти нежно поглаживая казенник автомата.

– И что же это за вопрос? – поинтересовался Слепой.

– Вопрос такой: что мне мешает тебя пристрелить? Оружие мне ни к чему, без денег я могу обойтись… Ты можешь ответить: почему?

– По кочану, – ответил Глеб, сваливая хворост у костра и усаживаясь на расстеленный бушлат. – Лучше ответь на другой вопрос: зачем тебе это надо? Допустим, сейчас ты не стал бы говорить глупости, а просто спустил курок. Ну, и что дальше? Хочешь сказать, что был бы свободен? Так ведь ты и сейчас свободен! Свобода, Мамед, – это осознанная необходимость. Куда ты пойдешь, избавившись от меня? Туда же, куда идешь сейчас, верно? Потому что больше тебе идти некуда. А вдвоем в дороге веселее, да и безопаснее, как ни крути… Право, ты меня удивляешь! Сколько можно переливать из пустого в порожнее? Ты убьешь меня, я убью тебя… Ну, и кому от этого легче? Или ты, как Верблюдица Лея, получаешь удовольствие от самого процесса? Может, ты тоже, как она, делаешь зарубки на прикладе и пересчитываешь их перед сном, а? Нет? Ну, так перестань болтать глупости! Скажи лучше, кому собираешься продать оружие.

– Я еще не решил, – пошевеливая палкой угли, сказал Мамед. – А когда решу, ты будешь последним, кто об этом узнает.

– Вот упрямый ишак, – беззлобно выругался Глеб и, откинувшись на спину, стал смотреть в небо.

Небо здесь было высокое, чистое, густо усыпанное крупными и мохнатыми звездами – таких ни за что не увидишь с равнины. Искры от костра штопором взмывали ввысь и гасли одна за другой, оранжевые отблески огня плясали на зубчатой верхушке скалы, под прикрытием которой они разбили временный лагерь. В темноте негромко всхрапывали, переступали ногами и шумно щипали скудную местную траву привязанные к нижним веткам кустов лошади. С другой стороны костра доносились размеренные шелестящие звуки: Аскеров, отчаявшись напугать Глеба автоматом, который тот сам ему вручил, решил не терять времени даром и почистить ствол. За этим занятием он едва слышно напевал себе под нос какую-то протяжную мелодию без слов, а потом вдруг заговорил. Сначала он говорил об оружии – о том, что должен сперва своими глазами убедиться в существовании тайника, а потом уже думать о том, кому и как продать его содержимое, – а затем как-то незаметно переключился на личность покойного Хаттаба. Поначалу Глеб вслушивался в этот монолог, все еще надеясь выудить из монотонного потока слов что-нибудь полезное, а потом отчаялся и начал задремывать, убаюканный бормотанием чеченца.

Он уже почти заснул, когда тихий, осторожный хруст сломавшейся под чьей-то ногой ветки заставил его резко вскочить, схватившись за оружие.

– Тихо, – предостерегающе выставив перед собой ладонь, спокойно сказал Аскеров. – Не надо стрелять, это свои.

– Какие свои? – спросил Глеб.

Железный Мамед не ответил, ограничившись кривой многообещающей улыбкой. Собственно, Сиверов уже не нуждался в ответе, потому что из темноты за гранью отбрасываемого костром светового круга один за другим вышли и молча опустились на корточки у огня четыре одетых в поношенный камуфляж бородатых джигита.

– Это мои братья, – объяснил Аскеров то, что было ясно и без слов.

– Очень приятно, – с кислой миной пробормотал Глеб.

Соотношение сил во временном альянсе с Железным Мамедом резко изменилось, и не в пользу Глеба Сиверова. Он посмотрел на Аскерова поверх огня и увидел, что чеченец улыбается, как кот, наконец-то исхитрившийся слопать хозяйскую канарейку.

* * *

Борис явился минута в минуту – Ирина едва успела снять плащ и проверить, не оставила ли утром на виду какие-нибудь мелкие детали своего туалета. Сослуживец мужа оказался высоким, плечистым блондином с открытым лицом и обаятельной белозубой улыбкой. Он был совсем не во вкусе Быстрицкой, но, несомненно, пользовался огромным успехом у женщин. Еще раз представившись, он первым делом с подчеркнутой предупредительностью протянул Ирине развернутое служебное удостоверение и даже заставил внимательно его прочесть и лишь потом вручил роскошный букет белых роз. «Самому мне больше нравятся алые, – сообщил он с обезоруживающей откровенностью, – но алый – цвет пламенной страсти. Боюсь, ваш супруг меня не поймет. Честно говоря, на его месте я ревновал бы вас к каждому столбу. Везет же некоторым!»

Ирина посмеялась шутке, снова отметив про себя, что Борис старательно избегает называть Глеба по имени. Неужели он его действительно не знает? И потом, в его удостоверении черным по белому написано, что он – майор ГРУ. При чем же тут Глеб? Когда это он успел сменить ведомство?