Слепые души

Я смотрю и — о чудо! — вижу обоих моих родителей, но они не такие, какими я их привыкла видеть, а молодые — наверно, моего возраста. Они идут среди прочих, также босиком по тёплой земле, взявшись за руки и не сводя друг с друга взгляда, как счастливые влюблённые, и мне хочется закричать и побежать к ним, но рука мальчика мягко ложится мне на плечо.

— Нельзя нарушать их покой. Увидев тебя, они будут тосковать и печалиться в разлуке с тобой, и покоя им не будет.

Я знаю это… Асахель в своё время объясняла это много раз, приходя во сне к опечаленным утратой людям и утешая их: она была не только ангелом-воином, но и в промежутках между битвами служила проводником и защитником душ, переходящих с одного плана бытия на другой. Как Асахель я всё понимаю, но как Насте Головиной мне грустно. В горле встаёт ком, в глазах плывёт солёная дымка, а рука мальчика прижимает мне плечо крепче.

— Не плачь. Этим ты их только растревожишь, а их следует отпустить. Разве тебе не радостно видеть их счастливыми и упокоенными?

— Да… радостно, — шепчу я. — Но я очень, очень по ним скучаю.

— Успокойся и отпусти их с миром, — говорит мальчик. — Им хорошо, они больше не будут страдать.

Да, да, всё это Асахель сама говорила много раз и почти такими же словами, но моя душа рвётся на части, из груди вырывается рыдание. Мама с беспокойством оглядывается, ищет кого-то глазами, но мальчик поднимает руку — а может, крыло? — и скрывает меня от её взгляда. Так и не увидев меня, мама отворачивается и идёт дальше, держась за руку отца. Я провожаю родителей туманящимся от слёз взглядом и не двигаюсь с места, повинуясь лёгкой и мягкой, но крепко держащей меня руке отрока. Я ищу взглядом Альбину, но не вижу её ни в каком знакомом мне облике.

— А Аля? — спрашиваю я. — Её я увижу?

— Твой любимый человек здесь, — отвечает мальчик. — Но в привычном тебе облике ты его не найдёшь, если не подключишь для зрения к глазам ещё и сердце. Смотри внимательнее, и ты убедишься, что мало глаз, чтобы видеть. Только сердце видит правду.

Я растерянно перевожу взгляд с одного лица на другое, но никого не узнаю — ни глазами, ни сердцем и, отчаявшись, плачу.

— Анастасия! Отчего ты растерялась? — Мальчик обнимает меня за плечи и показывает рукой на нескончаемый поток людей. — Смотри, смотри внимательнее! — говорит он мне ласково, как плачущему ребёнку. — Ты его обязательно увидишь.

Я снова смотрю. До сих пор я обращала внимание только на женщин, но то ли это сказанное мальчиком слово — «он», то ли что-то ещё подсказывает мне, что нужно присматриваться и к мужчинам. И тут я замечаю ЕГО.

Высокий, худощавый, с коротким ёжиком волос, ОН идёт с поднятым подбородком, задумчиво глядя вдаль. Хотя глаза ЕГО, несомненно, видят, но в походке есть что-то от слепого — особенно в манере держать голову. Лицо не красиво и не уродливо, но оно прекрасно своим спокойствием и внутренним светом.

— Вижу, ты узнала его, — улыбается мальчик. — У тебя зрячее сердце, и потому ты смогла полюбить его в облике слепой изуродованной женщины. Для него это было счастьем и наградой, а для тебя — испытанием, которое ты выдержала.

Я уже не могу ничего с собой поделать, я плачу навзрыд и, упав на колени, умоляю мальчика:

— Пожалуйста… Пожалуйста, можно мне сказать ЕМУ хоть пару слов? Я знаю, нельзя нарушать ЕГО покой, но мне нужно… Очень нужно! Пожалуйста…

— Хорошо, будь по-твоему, — мягко отвечает он. — Ты можешь позвать его.

Но каким именем? — вдруг встаёт вопрос. Альбиной как будто уже не годится: у души много имён, я сама сменила их немало. Мальчик улыбается:

— Тем именем, на которое он точно откликнется, независимо от того, мужчина он или женщина.

Удивительный мальчик, столько печальной мудрости в его недетских глазах! И я зову:

— Утёнок…

ОН замедляет шаг и оглядывается. О, невозможно описать, что я испытываю, встретившись с ЕГО взглядом! Моя родная душа поворачивается ко мне и, не сводя с меня глаз, больших, странных и страшных, выходит из людского потока, а я уже бегу навстречу.

Я глажу дорогое лицо, и незнакомое, и знакомое одновременно, смеюсь и плачу, а его обладатель, заглядывая мне в глаза, спрашивает тихо, робко и недоуменно:

— Настя?.. Настенька, ты?.. Ты — здесь?..

— Я, мой утёночек, я, — шепчу я, улыбаясь сквозь слёзы и гладя тёмный ёжик. — Я здесь, я с тобой. Я люблю тебя.

Моя любовь, всё так же напряжённо всматриваясь мне в глаза, горестно спрашивает:

— Настя, когда?.. Почему?

Я понимаю смысл вопроса: моя половинка хочет знать, когда и почему я умерла.

— Я жива, утёночек, — отвечаю я. — Я прогнала Якушева. Я отправила его в пекло!

ОН улыбается.

— Так это ты сделала?..

Я прикладываю палец к любимым губам.

— Не стоит об этом трубить, утёнок. Я только хотела сказать… Я хотела сказать, как сильно я тебя люблю!

Я помню, что нельзя плакать, но удержаться не могу. Родные пальцы вытирают мне слёзы, а губы шевелятся рядом с моими:

— Любимая. Настя.

Поцелуй лёгок, как прикосновение ветерка. Я тянусь к НЕМУ губами, и ОН целует меня снова, и ещё раз, и ещё. Поцеловав меня в последний раз, ОН заглядывает мне в глаза с грустной нежностью.