Слепые души

Я не отзываюсь, притворяясь спящей, и она, опустившись возле моего изголовья на колени, склоняется надо мной и гладит по волосам.

— Ну, спи, спи, родная… — Нагнувшись ниже к моим губам, она очень осторожно и нежно меня целует — тихонько, самыми кончиками губ.

И так же тихо, как вошла, она выходит.

В пять утра мы обе уже не спим — пьём кофе на кухне. У Ники виноватый и хмурый вид, но я не говорю ей ни слова упрёка. В тишине тикают часы, за окном утренняя синева, на столе стоит блюдце с печеньем и бутерброды с колбасой. Я пододвигаю Нике блюдце, а она ловит мою руку и накрывает своей.

— Насть… Прости.

У меня вырывается вздох.

— Ника, я просто боюсь за тебя… Если ты будешь так себя вести…

Нахмурив брови и качнув головой, она перебивает:

— Не надо нравоучений, Настя. Я и так знаю, что умру не своей смертью.

— Знаешь? — содрогаюсь я. — Откуда ты можешь это знать?

— Мне нагадали, — щурится она с усмешкой.

— На кофейной гуще? — хмыкаю я.

Ника поворачивает руку ладонью вверх, водит пальцем по линиям.

— Вот здесь это написано.

Едва дотронувшись до её ладони, я чувствую как бы лёгкий удар током. Я не спутала бы его след ни с чьим другим, ведь я сама сражалась с ним и изгнала его! Эпизоды этой битвы снятся мне теперь ночами, в снах я переживаю всё заново, удар за ударом. Хоть он и был изгнан, но он оставил на мне отметину, и точно такую же отметину я чувствую на Нике: он прикасался к её руке. Сначала я чувствую дрожь в коленях, потом во всём теле, дыхание сбивается с нормального ритма, сердце бухает, как кувалда, и меня обдаёт жаром адского пламени. Может быть, он предсказал ей судьбу, а может, и специально солгал: на такое коварство он был способен. Цель? Цель — сбить её с пути, тем самым причинив мне новую боль.

— Настя, ты что?

Ника гладит моё лицо и волосы, заправляет прядку мне за ухо. Я стискиваю её за плечи что есть сил.

— Кто? — требую я. — Кто это был?! Кто сказал тебе это? Отвечай!

Испуганно моргнув, она покорно отвечает:

— Да ходила я как-то к одной тётке… Экстрасенсу. Ну, узнать про жизнь… как мне быть дальше. Давно это уж было, ещё до… — Она хочет сказать «до срока», но хмыкает и проглатывает эти слова. — А она мне и говорит: «Умрёшь не своей смертью». Вот такие дела.

— Тётка? — непонимающе хмурюсь я. — Точно?

— Да точно, точно. — Ника крутит свою чашку кофе, поворачивая то по часовой стрелке, то против. — Чёрная такая… Крашенная. Кажется, Ириной её звали.

Я роняю голову на трясущиеся руки. Она гладит меня по голове.

— Настя, тебя чего так колбасит? Ну, ну… Не надо, успокойся! Может, и ерунда всё… Настёнок! Всё нормально.

— Ника, я очень тебя люблю, ты очень дорога мне, — шепчу я, всё ещё дрожа. — Не верь никому, кто станет тебе что-то предсказывать. Всё это — от лукавого. Верь только мне. А я говорю тебе: у тебя всё будет хорошо. Обещаю.

А когда Асахель даёт обещание, она его выполняет.

Ника целует меня, но не яростным укусом, как вчера, а тихонько и нежно — в щёку.

— Насть, я тебе верю. Всё будет хорошо… Не волнуйся за меня. Я больше не собьюсь, слово тебе даю. Вчера просто бес попутал…

— Вот именно — бес! Поверь мне, Ника, я видела его и знаю…

— Кого? — недоуменно хмурится она.

Я замолкаю. Да будет предано забвению твоё имя, нечистый.

— Неважно, — говорю я. — Допивай кофе — остынет.

— Если позволишь, я лучше пивка, — улыбается она и лезет в свой пакет. — Ну, ну, не хмурься… Завязываю.

Я пью вторую чашку кофе, а она потягивает пиво из горлышка, сидя на подоконнике и глядя на занимающийся рассвет. Я всё-таки как следует отчитываю её, и она терпеливо всё выслушивает с серьёзным и покаянным видом.

— Не успела вернуться домой — опять за эти глупости! Ты о маме не думаешь? О её нервах, о её сердце? Она у тебя… святая! А ты так себя ведёшь!

Ника слушает ещё минут пять, потом слезает с подоконника, обнимает меня и виновато упирается своим лбом в мой.

— Насть… Ну, всё, хватит. Не забывай, что мне сегодня ещё предстоит получить втык от мамки. Сжалься, а?.. Мне и так хреново после вчерашнего.

Но я ещё минуты три обрушиваю на её коротко стриженую голову всё, что я считаю нужным сказать, и только потом отпускаю её на балкон курить. На работу идти ещё только через два часа, и я забираюсь на диван, чтобы ещё немного поклевать носом; через десять минут приходит пахнущая табаком Ника, ложится и укладывает голову мне на колени. Гладя и приминая её жёсткий тёмный ёжик, я не замечаю, как она засыпает — и это после кофе, пива, воспитательной беседы и сигареты. Я боюсь пошевелиться, чтобы не разбудить её: так сладко она спит. Время ползёт в полузабытье, но вот пищит будильник: полседьмого. Я тормошу Нику:

— Вставай. Мне пора собираться.

Она неохотно разлепляет веки и стонет.

— Мм… Настёнок… Такой кайф — спать у тебя на коленках, и ты ломаешь его!

— Мне надо идти на работу, а тебе — домой, — говорю я. — Тебе ещё предстоит получить выговор от мамы — забыла?

— Ой, ё-моё! — измученно стонет она, садясь. — Она же меня спросит, куда я девала пятьсот рублей, которые она мне дала, а я что скажу?