Слепые идут в Ад

– Вы уже бродили по монастырю? – раздался у меня над ухом хорошо знакомый голос. – Очень советую. – Шлиссенджер зевнул. – Интересные вещи можно увидеть.

Он поднялся по ступенькам вверх и скрылся за дверью. Мне спать уже не хотелось. В распоряжении у меня был еще час. Я с минуту постоял в раздумье на дорожке и поплелся бесцельно гулять.

Меня одолевали грустные сомнения. Во-первых, я очень мало что понял из диалога доктора Бауэра и великого гомпштена. Их высокий штиль и иносказания сбивали с толку, но я склонен был приписывать свое напряженное недопонимание тому, что часть сказанного воспринималась мною только в переводе. Во-вторых, довольно странное впечатление произвел на меня сегодня Рампа. Он раскрылся на мгновение, как музыкальный ящик, и тут же захлопнул крышку, прищемив при этом пальцы Бауэру. Как бы то ни было, но к его словам следовало прислушаться. Он все-таки двадцать лет живет в Тибете.

На плоской крыше общей молельни несколько монахов с раковинообразными трубами в руках возглашали наступление ночи. Их силуэты в развивающихся плащах на фоне звездного неба казались вестниками иных миров. Из скромных хижин младшего духовенства доносился протяжный хор голосов. В окнах просторных дворцов бонпоистских сановников блуждали огоньки. Монастырь скорее походил на город, священный город, всех тайн которого нам, европейцам, так никогда и не суждено узнать. Я брел по его спящим улочкам, вслушиваясь в странные ночные звуки, доносившиеся из темноты, и вдыхая слабый аромат сжигаемых за каждым окном на жертвенниках благовоний.

До моего слуха долетело тихое позвякивание колокольчика, жалобная, протяжная песня гианлинга, и почти в тот же момент кто-то взял первую очень низкую и глубокую ноту священного песнопения. По правую руку от меня в небольшом домике с покатой крышей тускло светилось подвальное окошко. Не знаю, почему я представил себе почтенного ламу, склоненного над столом. Вот он раскладывает перед собой стебли целебных трав, собранные им в многолетних скитаниях по степям и плоскогорьям Тибета. Вот рассыпает рис, зажигает ароматические палочки, ставит чашку с водой и погружается в медитацию, чуть позвякивая колокольчиком в такт своим мыслям. Как ни была противоестественна эта картина здесь, за стенами одного из последних оплотов черной веры, я не смог сдержать себя и сделал шаг к окну, чтобы убедиться, что там все именно так, как я вообразил.

Никакого стола не было. Прямо на земляном полу сидел, скрестив ноги, совершенно голый человек и, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, пел. Казалось, он был погружен в глубокий транс. Глаза его закатились, лицо хранило отсутствующее выражение. Это был Тхас-Янг. Наверное, мне следовало удивиться, но я этого не сделал.

Перед монахом на земле лежало чье-то тело. При слабом освещении я не сразу заметил, что мертвец одет в защитную куртку и брюки военного образца. Почему мне сразу же пришло в голову, что второй участник ночной мистерии – покойник? Может быть, особое окостенение, заметное в его фигуре? Или неестественно серый даже в полутьме цвет лица? Не знаю. Вот уже неделю, с самого исчезновения Айзека, нервы мои были натянуты до предела, и, как лошадь шарахается и храпит, чуя мертвечину, я скорее всего почувствовал, что человек, лежащий на полу – не живой.

Руки и ноги мертвеца были разведены в стороны, между ними по земле едва тлеющими угольками были обозначены контуры, образующие в плане большую пятиконечную звезду. Я вздрогнул, где-то что-то подобное мне уже показывали…

Китаец кончил петь, встал и медленно закружился по тесной комнатке вокруг трупа, как бы вальсируя сам с собой. Теперь он монотонно повторял какую-то фразу. Вероятно, заклинание или, как предпочитали выражаться наши профессора-тибетологи, священную формулу. Па, которые проделывал молодой маг, выписывая ногами на земле геометрические фигуры и поворачиваясь на одной ступне то вправо, то влево, изумили бы даже взыскательного балетмейстера из русской эмигрантской труппы. Не смотря на эти упражнения, к моему удивлению, у него с лица не катился градом пот, дыхание не сбилось, только щеки чуть порозовели, и в глазах появился нездоровый блеск.

Вдруг Тхас-Янг остановился на месте и одним прыжком оседлал труп, мгновение – и китаец уже лежал, плотно прижимаясь к нему всем телом. Я слышал, как маг продолжал лихорадочно повторять священную формулу, все приближая и приближая свой рот к полуоткрытым посиневшим губам мертвеца. Наконец, он жадно припал к ним в жарком поцелуе и так затих. В эту минуту я заметил, как правая нога трупа чуть дернулась. Мертвец шевелился. С каждой секундой это становилось все явственнее. Тхас-Янг вцепился в него, как клещ и не выпускал ни на минуту.