Слепые идут в Ад

– Золотая мысль. – не дрогнув ни единым мускулом, отозвался Эйб. – Пойдемте, Лагер. Может нам удастся втереться в их теплую кампанию.

Он встал и медленно поплелся к куче дзу-те. Животные недовольно заурчали, но не проявили никакой агрессивности. Шлиссенджер остановился, склонил голову на бок, напряженно вслушиваясь в бессвязное лопотание дзу-те, а потом тихо засвистел и защелкал языком. Снежные люди расступились, пропуская, его в свой круг.

– Идите сюда. – негромко позвал он.

Я неуверенно встал.

– А вы, доктор?

Штранге брезгливо скривится.

– Я еще не сошел с ума. Идите, Лагер, если вам наплевать на самоуважение.

На самоуважение мне было наплевать. У меня так замерзли руки, что я готов был обнять даже белого медведя, если это сулило тепло.

– Доктор, буржуазный индивидуализм вреден! – крикнул Шлиссенджер.

Штранге ничего не ответил. Он сидел, сгорбившись и втянув голову в плечи. Вид у него был трагический.

Через полчаса я действительно начал отогреваться. В это время железный запор на воротах лязгнул, решетка отворилась, и внутрь вольера вошло двое монахов в сопровождении охранников. Тупыми концами своих деревянных пик добдобы разогнали дзу-те и с презрением уставились на нас. Старший из монахов придирчиво осмотрел по очереди доктора Штранге, Шлиссенджера и меня, проверяя зубы, оттягивая кожу на щеках и щупая колени. Затем они о чем-то быстро заговорили, нехорошо посматривая в мою сторону.

– Шлиссенджер. – тихо простонал я. – Неужели меня… первого?

– Кажется… – Неуверенно ответил он. В его голосе прозвучала тревога. – Держитесь, Фриц. Может быть еще не самое худшее…

Двое охранников подняли меня под руки и потащили к выходу. Я беспомощно обернулся назад, бросив отчаянный, умоляющий взгляд на своих товарищей по несчастью. Доктор Штранге сидел все в той же позе и, казалось, не замечал, что происходит. Шлиссенджер опустил голову и отвел глаза.

Меня повели по улицам монастырского города в совершенно новом направлении: все вверх и вверх. В одном месте у стены я увидел голову Томсона, насаженную на длинный шест, торчавший из земли. Несколько других шестов поодаль пустовали. Можно легко понять, чьи головы я тут же представил на них.

Меня провели за низенькую каменную ограду в заметенный снегом сад, посреди которого стояло, небольшое святилище с крышей-пагодой. У его дверей мои провожатые безмолвно передали меня в руки пятерых торжественных монахов в пурпурных зенах. Это были крепкие ребята, даром что монастырские, с волосатыми, как у мясников руками. При виде эти новых хозяев я почувствовал себя еще безнадежнее. Казалось, что в их руках я утрачиваю свою человечески сущность, становясь необходимой частью неясного мне ритуала, превращаясь в предмет, над которым совершается действо.

Они усадили меня на ступеньки святилища и знаками предложили выпить какое-то бурое питье из принесенной ими чашки. Я отрицательно замотал головой. С какой стати? Здесь только и делают, что пичкают людей всякой мерзостью! Если они хотят меня убить, то пусть сделают это скорее. Но монахи явно пренебрегали моим мнением. Четверо из них крепко скрутили меня так, что я не мог двинуться, а последний разжал мне зубы ножом и влил в рот содержимое чашки. Я подавился и закашлялся.

Остальное я помнил довольно смутно, так как проклятое зелье начало быстро действовать. Меня ввели внутрь святилища, где ничего не было кроме массивного низкого стола с невероятно большой широкой столешницей. "Как чемодан с двойным дном. – подумал я. – В такую крышку можно положить целого теленка". Я еще не знал, как недалека от истины моя догадка.

Я двигался как в полусне. Где-то над головой все время звенел колокольчик. Моего обоняния стали достигать разные благоуханные запахи. Монахи тем временем что-то пели. Мне показалось, что я снова маленький, что это моя мать склоняется надо мной и поет мне колыбельную. Я уже едва различал силуэты монахов и не понимал, что они делают. Не развязывая мне рук, они положили меня на стол, сняли одежду и принялись натирать тело каким-то густым раствором, похожим на машинное масло. Когда меня перевернули лицом вниз, я с ужасом заметил, что в столешнице были вырезаны продолговатые отверстия, сквозь которые кто-то смотрел остекленевшими, выпученными глазами…

Прежде чем я успел закричать, двое монахов подняли меня, двое других рывком открыли крышку стола, и я очутился внутри, рядом с парой совершенно разложившихся трупов. Крышка со стуком закрылась над моей головой. Я застонал, стараясь извернуться и чувствуя страшное онемение во всем теле. Где я был? Кто эти несчастные, погребенные рядом со мной? Для какой дьявольской цели нас поместили сюда? Мысли путались у меня в голове, удушливый безобразный сон навалился на грудь, и я понял, что умираю.