Слева молот, справа серп

– Правильно, Хузин. Будешь как миленький и никуда не денешься. Но по профессии тоже поработать удастся. Пойдем, я тебе стенгазету покажу.

На голубовато-серой стене коридора в рамке светлого дерева висел ватман с гортанно-философским названием «Рупор чистой совести». Под одной из заметок расположилась неплохо выполненная карикатура: на перевернутом тракторе вытанцовывал алкоголик с бутылкой в руке.

– Это Банидзе. Трактор перевернул, мудак, по пьяни, – просветил капитан.

– И что? Возмещает ущерб?

– Ага, возмещает. В учреждении строгого режима ОЦ семьдесят восемь дробь четыре. Позавчера отправили. Сразу предупрежу и тебя. Три нарушения, пересмотр дела – и поедешь в колонию.

– А что относится к нарушениям?

– Пьянство, отлынивание от работ, самовольное оставление места наказания. Каждый вечер в семь должен быть здесь и отметиться у дежурного. На работу отвозят к восьми утра. Газету теперь будешь делать ты. И чтобы к утру каждого понедельника была готова.

– А хотите, я буду ее каждый день делать? Как основную работу.

– Ты сейчас допи. дишься и будешь каждый день делать и газету, и основную работу. Апартаменты на третьем этаже. Комната номер тридцать девять.

Интерьер жилища Рому опечалил. Четыре койки с армейскими одеялами, тумбочки, небольшой холодильник и стол. В соседях были туркмен, досиживающий за ДТП с летальным исходом, боксер, сломавший челюсть таксиста, и бухгалтер строительного комбината. Через неделю Рома проклинал активного идиота Гвидо Шнапсте, свою тягу к розыгрышам и судью Раупе. Пальцы набухли от мозолей. Вечером сил хватало только на то, чтобы поужинать, сходить в душ и завалиться на скрипящую пружинами койку. Мозг свербило от желания врезать кретину Панасенко за дебиловатые шутки. Но перспектива оказаться в компании с Банидзе Рому не прельщала. Через месяц он привык и к распорядку, и к тяжелой работе. В основном бригаду вывозили на дорожные работы или распределяли как подсобников на стройки. Когда удавалось отпроситься в город, Рома бежал на переговорный пункт. Звонил Андрею, Малютке, Матвеичу. Зоя приезжала каждые две недели. Привозила домашнюю еду и ставший с приходом гласности дефицитным журнал «Огонек». Квартирой для встреч ее выручала подруга.

С приходом лета Рома стал испытывать двоякое чувство. Теперь не приходилось дрожать на морозном ветру. Легче давалось пробуждение. Но при мысли, что это всего лишь первое лето из трех отмеренных законом, Роме становилось грустно.

В первую субботу июня у дверей общежития резко притормозила новенькая «восьмерка» цвета «мокрый асфальт». Куривший в беседке Рома привстал и с открытым от изумления ртом наблюдал, как с водительского сиденья медленно выползает Малютка Джоки. Следом появился Андрей.

– Ничего себе, жирует комсомолия, – засмеялся Хузин, обнимая друзей.

– Рома, теперь уже бывший авангард комсомолии. Ты же газеты читаешь, телевизор по вечерам смотришь.

– Ты о чем?

– Рома, закон о кооперации вышел! Пора становиться советскими буржуинами!

– Я смотрю, ты уже первый шаг сделал, – Рома кивнул на сверкающий «жигуль».

– А сколько еще будет шагов, ты себе представить не можешь.

– Только вот мне стать кооператором светит еще не скоро.

– Скоро. Мы с Гельманом этот вопрос уже прорабатываем. Теперь новость, которая тебя расстроит. Я и убеждать пытался, и просить, но толку ноль… Пономарь Андрей стоит на своем.

– Ромка, я попрощаться, – тихо заговорил Андрей и немного покраснел. – Мы со Светой уехать решили… Решили к моей родне перебраться – в Сибирь.

Молчал Рома долго. Прикурил от еще не погасшей сигареты.

– У меня боксер в соседях по комнате. Частенько про любимый вид спорта рассказывает. Описывал в деталях, что при нокауте испытываешь. Куда для этого попасть надо. Ты… ты попал, Андрюш.

– Ладно, поехали в кабак, – предложил Малютка. – Проводим друга.

– Какое решение, такие и проводы. Наверное, первый раз в жизни мы не закажем в ресторане выпивку.

– Закажем, – смущенно проговорил Андрей. – По старому русскому обычаю на проводах пригублю…