Слеза чемпионки

Нас пригласили к директору, и он сообщил, что наш ребенок будет нормально аттестован. К нему нет никаких претензий. Но дам вам, говорит он, личный совет и как преподавателя, и как родителя: хорошо бы, чтобы Алекс еще раз пошел в шестой класс, так как с седьмого начинается много новых сложных предметов, и языка ему будет не хватать. И тогда он начнет отставать по физике, математике, другим точным наукам. И Саша второй раз пошел в шестой класс.

Но не только этот доверительный разговор — самые различные формы работы с детьми сильно отличались от нашей школы. До восьмого класса, если родителей приглашают в школу, разговаривают с ними только в присутствии ребенка. А с девятого разговаривают уже с ребенком, но в присутствии родителей. В четырнадцать-пятнадцать лет он уже самостоятельная личность. Никаких криков, никаких унижений. Впрочем, существует совершенно четкая система поощрений и наказаний.

Самый наглядный пример: мой ребенок так запустил мячик, что разбил стекло. Меня, естественно, пригласили в школу, объявив, что вставить новое стекло стоит столько-то. Я тут же выписала чек. Но так как он при этом еще с кем-то подрался, то следующие три дня ребенок мой может пользоваться автобусом только в одну сторону. Тот его привозит в школу, а после занятий Саша к автобусу не идет. Он должен два часа выполнять какую-то работу в школе, что-то чистить, где-то убирать. Получается, что через два часа после окончания занятий за ним в школу должна ехать я. Но за то время, что у меня уходит на доставку его домой, я теряю как минимум два-три урока. Урок — двадцать минут. Урок — сорок долларов. Прошло две недели, Саша меня попросил, чтобы я купила ему какую-то ерунду, и пришлось ему объявить: «Саша, я за три дня потеряла двести пятьдесят долларов. Это раза в два больше, чем ты у меня сейчас просишь». Вот и всё. И никаких указаний, криков, махания пальчиком — ничего. Экономический стимул.

Я ему ничего не говорила: ах ты, такой-сякой. Я, скрипя зубами, молча оставляла свою работу, ехала за ним, забирала его, привозила домой. Но вот подвернулся удобный момент, я ему популярно все это объяснила. Он не может рассчитывать на подарок, потому что эти деньги я благодаря ему как раз и недополучила. Он сделал для себя вывод.

Центр Уолтера Пробста

Когда появилась машина, я Эдику, брату мужа, предложила: давай посмотрим, где мой каток. В первую неделю из дому выйти действительно было невозможно, снега было по колено. Мы подъехали к Центру. Я даже не вошла вовнутрь. Я смотрела в его прозрачные окна во всю стену. Внутри растут деревья. Он оказался небольшим, но очень уютным. Пока я в окно смотрела, конечно, меня заметили и обратили внимание, что я не захотела войти.

Второй раз я к Центру подъехала, когда Фрэнк Кэрол (он был старшим тренером) и Робин Казинс вернулись с чемпионата мира. Тогда я впервые переступила порог Центра, где мне предстояло работать не два года, как я думала, а десять лет. Я с каждым поздоровалась. Эдик переводил. Я спросила, к какому времени должна приходить на работу. Это у Фрэнка вызвало сильное удивление. Он отвечает: в любое время. У нас же на катке расписание парного, одиночного катания и танцев составлялось до минуты. Причем на тренировку другого тренера приходить нельзя.

Две недели до приезда Кэрола и Робина у нас были потрачены на натурализацию. Нам открыли счета в банке, всем этим занимался исполнительный директор Центра. Помогли записать Сашку в школу, а Аленке подыскали детский сад. Алена, естественно, ни слова по-английски, какой язык в четыре года. Муж вроде бы понимал, но не говорил. Мы держались на Эдике. Зато Сашке оказалось легче, чем кому-либо из нас. Сашка учился в английской спецшколе. Мы выяснили, что оказались в небольшом «коммюнити», познакомились с соседями.

Сашку мы все дружно проводили, посадили в школьный автобус. Он поехал вместе с соседским мальчиком-индусом, который жил рядом. Эдик ему говорит: если что, ты ему помоги, он английский не знает. Через несколько часов мы Сашку встречали, и этот мальчик мне говорит: ну с английским у него более или менее нормально, а вот с таблицей умножения гораздо хуже. Это сообщение вызвало приступ смеха, потому что буквально до дня отъезда Сашка в своем четвертом классе ее изучал. Сколько мы Сашке денег давали, чтобы он ее выучил! Каждый, кто с ним занимался, запоминал эту таблицу в любом порядке, — но не Сашка. И вот выяснилось, что с английским у него все хорошо, а с таблицей умножения ничего не изменилось.

Первое время меня занимали совсем немного, поручили какие-то групповые занятия. До мая я, по большому счету, не была задействована. Я проводила лишь несколько уроков в неделю, чтобы освоиться. Зарплату платили исправно, у меня же контракт. Это соглашение выглядело довольно интересно. В нем прописали определенную сумму. Не учитывались те дополнительные деньги, что я сама заработала, то есть при любых условиях я бы имела свои семьдесят пять тысяч в год. Но если я эту сумму не набирала, мне ее доплачивали.