Огромная сосулька, весом в добрых полцентнера, сорвалась с козырька крыши и, ускоряясь по вполне земным законам физики, с высоты девятого этажа обрушилась на бедную голову Иван Ивановича…
***
Хоронили бедолагу как и принято, через три дня. Охали и ахали: такой человек и такая смерть нелепая! А в день похорон было солнечно и ясно – май вступал в свои права с первого дня решительно и неумолимо.
ЗВЕЗДОЧКА
Рассказ
Солдаты вошли в деревню вечером, когда налаявшиеся за день собаки уже не высовывали из будок носа, а занесенные снегом по самые крыши крестьянские избы светились теплыми, манящими огоньками. Вся деревня словно ощетинилась густыми, серыми столбами дыма, струящимися изо всех труб – мороз стоял за сорок, потому-то крестьяне и не жалели дров. В один миг все вокруг ожило: закричало зычными командирскими голосами, заурчало дизелями, заржало лошадьми и загоготало веселым солдатским смехом. Командиры разбежались по избам, устраивать на ночлег промерзших солдат, механики и водители засуетились вокруг техники, а бойцы, дождавшись заветного перекура, задымили, зачиркали спичками, разгоняя кровь в ногах, сомкнутых, будто капканами, промерзшими кирзачами. Обитатели деревни, удивленные невиданным доселе солдатским столпотворением, стали мало-помалу выходить на крыльцо, а самые робкие, прижались к окнам, силясь разглядеть на дворе причину столь необычного шума.
Через час солдаты были распределены по избам, баням и даже по сеновалам, и все равно деревушка не смогла вместить всю эту беспокойную и нетерпеливую ораву в свои стены. Разожгли костры во дворах, выставили караулы и решили греться по очереди, благо, что тех, кто не вместился в избы, было как раз по количеству караульных, в которых, впрочем, подразделение едва ли нуждалось. Деревня стояла в стороне от большака, в глубоком тылу, которого не коснулось обжигающее огнем и морозом дыхание «зимней» войны.
Изба Евдокии была самой большой в деревне, во всяком случае, ей и семерым ее детям места в ней хватало. Изба была еще новой, пахнущей по весне свежей смолой. Муж Евдокии срубил ее лишь два года назад. Срубил, да и сгинул. То ли по навету недоброму, то ли по ошибке, как думала Евдокия, арестовали его казенные, строгие люди в длинных шинелях и при винтовках. Василий, так звали мужа, только и успел расцеловать младшенькую, да подхватить наспех собранную женой котомку. Уже на крыльце он смахнул шершавой рукой слезу с ее щеки, обнял и шепнул: «Я вернусь…». С тех пор минуло два года, а Евдокия ждала. Несмотря па то, что в деревне ходили шепотом страшные слухи о судьбе тех, кого арестовало НКВД. Несмотря на то, что Василий был не первым и не последним мужиком, ушедшим навсегда вслед за конвоем в сторону большака. Ждала, покорившись судьбе всех баб того страшного времени, когда мужики своей смертью не умирали.
В избу к Евдокии набилось человек тридцать. Она загнала на печь ребятишек и стала хлопотать вокруг стола.
– Не суетись, мамаша, мы гости не званые, потому и не требовательные – своим обойдемся, – остановил хозяйку молодой офицер. – Да и не прокормить тебе такую ораву, – добавил он, ласково заглядывая ей в глаза. Евдокия плохо понимала по-русски, но догадалась, что офицер не велит накрывать на стол, а потому занялась печкой, чтоб продрогшие солдатики смогли отогреться.
Ребятишки во все глаза смотрели с печи на молодых, веселых солдат с блестящими пуговицами, наслаждались новым, незнакомым запахом тушенки, гуталина и махорки.
Дружно с гомоном и прибаутками солдаты гремели кружками, стучали ложками, ели, пили и курили. Кто-то приметил, что дети с печки следят за ними.
– Давай их сюда, пусть поедят! Эй, пацаны, опускайтесь! Налетай, шпана! – раздались возгласы.
– Да они не понимают по-русски! Егорыч, давай их сюда!
Чьи-то сильные руки, видимо Егорыча, стали одного за другим выуживать с печи младших детей, старшие успели выпрыгнуть сами. Засмущавшиеся было дети быстро соблазнились ароматом тушенки и под одобрительные возгласы красноармейцев дружно навалились на еду. Хоть они и не голодали, но с тех пор как забрали отца, в доме стало многого не хватать. Старшие понимали это и старались изо всех сил помогать матери, но все равно семья жила по-спартански, без излишеств.
Особенно дивились бойцы, глядя на младшую, четырехлетнюю девчушку, которая между делом успевала всем улыбаться и трогать тонюсенькими пальчиками значки на груди Егорыча, на коленях у которого она восседала. Она что-то лепетала по-карельски, задавала непонятные вопросы и сама же на них отвечала, чем вызывала бурю веселья у окружающих. Кто-то в углу затренькал на губной гармошке, и девчушка тут же заплясала, смешно по-детски закручивая ручками.