Слезы черной вдовы

Угол, куда привели Кошкина, считался по местным меркам даже роскошным. «Нумером», как их здесь называли - почти как в настоящем отеле. Правда, окон здесь не имелось, помещались лишь узкие нары да огромный сундук, а в обе стены Кошкин спокойно мог упереться руками.

Однако когда парень не без труда приоткрыл крышку сундука, Кошкин, не удержавшись, восхищенно присвистнул - чего здесь только не было!

- И много у тебя покупателей?

- Не жалуюсь, - вальяжно протянул тот. - Кольты есть, Смит-Вессоны. Парочка пистолетов еще - но их щас плохо берут. Ты баки-то мне не вкручивай [41]: башляй или адьё [42].

Кошкин же, убедившись предварительно, что дверь в «нумер» плотно закрыта, решился перейти к главному: не спеша, будто полез за бумажником, вынул сверток с револьвером, из которого убили Раскатова и Боровского, и предъявил пареньку.

- А вот это, скажи-ка, твое добро?

Тот на глазах буквально сжался:

- Лягавый! - сипло взвизгнул парень и выплюнул папиросу.

Меж зубами у него блеснул осколок лезвия [43] - Кошкин прежде такие фокусы видел, потому резко отшатнулся. И тем наверняка спас себе глаза, ибо в следующую секунду лезвие полетело ему в лицо, грубо царапнув щеку. Кошкин же пореза и не заметил: его целью стало любой ценой заткнуть парню рот, чтобы он не позвал подмогу. И Кошкин бросился на него, впечатывая в стену, а локтем уперся в кадык, не давая произнести ни звука.

- Угомонись, не легавый я! - И Кошкин зло усмехнулся, поняв вдруг, что это чистая правда. Выпрут его из полиции… и хорошо, если трибунала избежит. - Про револьвер расскажи да иди с Богом. Не нужен мне ни ты, ни твой арсенал.

Он ослабил хватку, позволив ему говорить. А тот прохрипел лишь, сверкая ненавидящим взглядом:

- На жагу-то не бери [44]! Не мое. В первый раз вижу.

- Врешь! - Кошкин снова сдавил его горло. - Учти, револьвер мокрым [45] стал - два трупа не нем. Да не абы кто, а такие господа высокие, что - стоит кой-кому только намекнуть - мигом дадут команду всю вашу барахолку перевернуть вверх дном, а лавочку твою и вовсе спалят к чертовой бабушке. А ты, мил человек, по этапу пойдешь: раз никому револьвера не продавал, то и убийства, выходит, твоих рук дело. Надо тебе оно - чужой грех на душу брать? - И, видя теперь в глазах парня сомнение, гаркнул: - Говори! Кому пушку [46] продал?

- Баба какая-то забрала! - просипел тот, когда Кошкин снова ослабил хватку. - Дамочка. Одета по-простому, но видно, что из приличных. К нам такие редко ходят. А зачем ей пушка не сказала - а я и не поп, чтобы она мне исповедовалась!

- Что за дамочка?! - напирал Кошкин, только теперь убедившись, что и впрямь явился по адресу. - Назвалась как-то? Как выглядит? Описывай!

- Да обыкновенная баба! Вроде из благородных, хотя черт ее разберет… в черном вся, с этой… как ее… сетка на лице.

- Вуаль, что ли?

Кошкин решился убрать локоть с его горла, положив, однако, ладонь, на кобуру.

- Ну да. - Слава Богу, фокусов парень больше не выкидывал, а пытался теперь прокашляться. - Тож черная. Не видел я лица! Волосья тока заправляла она все под шляпку свою. Рыжие волосья-то!

Глава XXXV

Гриневская. И хваленый мужской склад ума, которым славилась она среди знакомых, и близость к Светлане, а теперь еще и цвет волос. Других рыжих «дамочек» Кошкин в Горках не видел, кажется, и среди прислуги… Да и холодность ее к мужу, к Гриневскому, можно было объяснить тем, что она с юности влюблена в отца Светланы, да так и не изжила в себе это чувство.

И хоть с большим трудом, но Кошкин мог представить, что когда-то она сочиняла стихи под поэтическим псевдонимом Нелли.

Однако как ни была хороша эта версия, Кошкин видел в ней уйму пробелов. Во-первых, портрет Светланы, написанный, очевидно, художником Рейнером, а потом загадочно исчезнувший; а во-вторых, тело Леона Боровского, которое для чего-то пытались утопить в озере. Может быть, Гриневская и замешана в этом деле, но явно был кто-то еще…

Пока Кошкин добрался до Горок, снова начало темнеть.

И на этот раз он не сдержался: возможно, следовало наперед навестить дачу хозяев, но ему до смерти хотелось увидеть Светлану. К тому же, кажется, ему везло: полиция до Горок добраться не успела, по крайней мере, в округе стояла тишь да благодать. Пожалуй, было даже слишком тихо, и это непременно насторожило бы Кошкина, если б он думал о чем-то, кроме того, что вот-вот, еще мгновение, и он увидит глаза Светланы…

Дверь ему легко поддалась - даже оказалась не заперта. Тогда-то Кошкин и почувствовал неладное, но было уже поздно. В кромешной тьме гостиной он услышал звук, с которым взводят курок, а после прозвучал напряженный голос Девятова:

- Кошкин! Поднимите руки, вы арестованы!

Слабо начал разгораться огонек масляной лампы, и вскоре Кошкин увидел, что гостиная полна людей в форме, полицейских - уже не его подчиненных, а Девятова. Один из них зажимал рот Светлане, чтобы она не подняла шум, и его задержание прошло бы без проблем.

- За что же я арестован, позвольте спросить? - Он не спеша поднял руки, потому как сопротивляться и впрямь было бесполезно.