Слезы черной вдовы

- Да, я была там. Думала застать Светлану на террасе, где мы часто сидели вечерами и разговаривали. А я точно знала, что в этот вечер ей будет о чем поговорить: ведь Павел Владимирович приехал так некстати… Но я не нашла Светлану. Зато увидела, что стеклянная дверь в библиотеку распахнута - а за ней… Светлана сидела на полу, вся перепачканная в крови, и была совершенно не в себе. Как будто говорила с кем-то, но кроме нее там никого не оказалось. Никого живого. Ее муж и Боровской лежали убитые. Я хотела спасти ее, поймите… я не могла просто уйти. Тогда я ухватила Боровского за ноги и потащила к озеру. А когда я вернулась за телом Раскатова, в библиотеке уже была Надя, подняла шум… я больше ничего не могла сделать.

Девятов с досадою покачал головой:

- У вас будут большие неприятности, Алевтина Денисовна. Советую вам поскорее нанять хорошего адвоката.

- Вы видели на берегу мальчика? - уточнил Кошкин.

- Мальчика? Нет… Боже, так сын Рейнеров был там? Я думала, что кто-то из них просто позабыл на берегу лодку…

А потом вдруг глухо усмехнулась:

- Сколько же ошибок я допустила… А Светлана еще восхищалась моим умом. В ваших глазах я, должно быть, глупейшая из женщин, не так ли? - Девятов скромно пожал плечами и как будто собрался ей что-то ответить. Однако Гриневская не позволила, веско добавив: - И все же, надеюсь, вы понимаете, что я не настолько дура, чтобы давать официальные признания. Я ведь правильно понимаю, что доказательств у вас нет?

Доказательств действительно не было. Впрочем, Девятов не слишком расстроился: Ольга Рейнер давала признательные показания в соседней комнате, в ее вещах нашли рыжий парик, который она надевала, чтобы при покупке револьвера выдать себя за Гриневскую, и там же нашли таблетки морфия. Очевидно, один из пузырьков она одолжила Леону Боровскому с целью опоить Светлану.

- Степан Егорыч, отойдем? Поговорить надо, - позвал вдруг Девятов.

Кошкин рассеянно кивнул, вслед за ним выходя на улицу. Мысли его в этот момент занимал еще один вопрос - и, чем более размышлял он над ним, тем неспокойнее ему становилось.

- Не могу взять в толк, - поделился он с Девятовым, - ведь Гриневская попыталась избавиться от трупа Боровского уже после того, как Ольга Рейнер ушла. И, раз Ольга предполагала, что оба трупа найдут в библиотеке, то для чего она похитила кулон Раскатовой? И, тем более, для чего бросила его на берегу?

Девятов безразлично пожал плечами: это его уже не интересовало. А Кошкин продолжал рассуждать:

- Постой-постой, и, хоть и была ночь, но мы ведь весь берег обшарили, когда вытащили тело Боровского. Не было там кулона в тот вечер! Его позже нашли. Григорий Рейнер нашел…

Он нервно оглянулся на дом Светланы, что с античной изящностью возвышался за озером.

- Это, право, уже детали, - отмахнулся Девятов, - мало ли что еще взбрело в голову Ольге Рейнер? Никуда не денется - признается. Степан Егорыч, ты о себе лучше подумай.

Последняя фраза прозвучала с плохо скрываемой жалостью.

- Я ведь серьезно насчет трибунала. Шувалов в таком бешенстве был, что… - он покачал головой, показывая, что шансов у Кошкина нет. - Ведь то, что ты приказу его не подчинился - лишь предлог вообще-то, дело несколько в другом…

- Что еще? - Минуту назад Кошкин думал, что самое худшее с ним уже произошло. Но тон и взгляды Девятова заставили похолодеть от смутного предчувствия беды.

- С Дарьей Сусловой у вас что произошло? Что ты ей сказал?

- Дашеньке? Ничего особенного. Не томи - что?

- Она с балкона выбросилась. Сегодня, чуть свет. А тетка у нее в комнате твою записку нашла, в которой ты прощения просишь. Ты представляешь, какой скандал она в департаменте устроила? Шувалов при мне ей клялся, что не оставит этого, и ты будешь наказан. Ну а потом вскорости мы и в Горки поехали…

Кошкин покачнулся, будто на плечи ему обрушили тяжелейший груз.

«Как же так, Дашенька. Как же так. Зачем же ты?»

И теперь, и после Кошкин много раз задавал этот вопрос в никуда. Он даже научился отыскивать все новые аргументы, что это вина ее деспотичной тетки, беспомощного сиротского положения, неписаных законов общества - чья угодно, но не его! И малодушно был благодарен Дашеньке за то, что сделала это наутро, на другой день, а не тем же вечером после их разговора. Что позволила ему надеяться, будто это и впрямь не его вина…

Но это после, а пока, раздавленный непосильной ношей, Кошкин глупо глядел на Девятова и не думал ни о чем.

Девятов дружески потрепал его за плечо, желая вывести из оцепенения:

- Я что смогу сделаю, Степан Егорыч, но ты же понимаешь…

- Понимаю, - кивнул он. И попытался разозлиться на Дашеньку: все же она сумела ему отомстить. - Девятов, я знаю, у тебя распоряжение… но дай мне полчаса времени. Никуда я не денусь - слово даю.

Девятов, услышав просьбу, глядел на его не просто с жалостью, а как на убогого. Разумеется, он понял, зачем Кошкину те полчаса, осуждал его, но, вероятно, думал, что хуже точно не будет. Он позволительно махнул рукой, напомнив:

- Полчаса и ни минутой больше!