Слезы Чёрной речки

Проснулся утром от кашля. Осмотрелся вокруг, вспомнил где есть. Лежит на нарах на сене, прикрытый домотканым одеялом. Под головой набитый травой холщевый мешок. Изба приземистая, низкая, из толстого кругляка с блестящей сажей: печи нет, топится по-черному. На всю избушку одно маленькое оконце с натянутым бычьим мочевым пузырем вместо стекла. Под ним некое подобие стола, кусок доски с берестяной посудой на ней. У противоположной стены еще одни нары. Пол земляной.

Прокашлявшись, кое-как поднялся, присел, захотел на двор. Голова кружится, сил нет встать на ноги. Не удержался, опять лег на нары. Дверь немного приоткрылась, внутрь заглянул мальчик лет десяти, с прямыми, цвета соломы, волосами. Одет в холщевую рубашку и такие же штаны. Посмотрел на Яниса ясными, голубыми глазами и так же, как появился, исчез.

Собираясь с силами, гость прикрыл глаза, ждал, пока перестанет кружиться голова. Изнутри опять подкрался кашель. Сморщился от боли, отдающей в руку. Пока кашлял, дверь опять открылась. Пригибаясь под низкой подушкой, внутрь вошла черная старуха. За ней заскочил тот самый мальчик, стал с интересом рассматривать человека с ветру.

— Одыбался, сердешный, — без улыбки, со строгим лицом и стянутыми в одну линию губами, заговорила бабушка и подала со стола туесок. — На вот, пей отвар. Всю ночь бухал, простыл видно. В реке купался?

— Да, переплывал, когда к вам шел, — принимая еще теплый настой, ответил Янис.

— Оно и зримо. В мокрой одежде да босыми ногами по земле. Кабы чахотка не пробила, — покачала головой та, но приободрила: — Но покуда ты с нами, хвори не бойся, выходим. Никодим не таких выхаживал. Пей больше отвара да мед ешь.

— Спасибо, матушка, — с благодарностью ответил Янис и замолчал на полуслове.

— Федосия меня зовут, — представилась черная старуха. — Так и зови меня — матушка Федосия. А это, — указала на мальчика, — ставленник твой, Никиткой кличут. Как что надо будет, позови, он подле избы находиться будет. На двор захотел? — будто прочитав его мысли, вдруг спросила она. — Вот, в углу нужник. Сходишь — Никитка вынесет. — И, уходя, дополнила: — Много рукой не двигай. Я пойду за Никодимом.

Пропустив вперед Никитку, Федосия ушла. Янис отставил туесок с отваром на стол, опять присел, еще больше захотел в туалет. Сходить в деревянное ведро стыдно, решил выйти на улицу, пока никого нет. Поднялся, сделал два шага к двери. Голова закружилась, потерял равновесие. В последний момент, оберегая руку, вывалился в дверь наружу. Упал через порог, как мешок с картошкой. Рядом Никитка, сорвался с места, побежал звать на помощь:

— Матушка! Матушка Федося! Дядька на землю сбрякал!

Пока лежал, сбоку подскочили две женщины, за ними Федосия. Помогли подняться, затащили назад в избушку:

— Ты што, грешник? Пошто меня не слушаешь? Говорила ведь, не ходи один. Нашто тебе Никитка приставлен? — Уже мягче: — Как рука-то? Не сдернул? Ну, хорошо, хоть руку не повредил. А то бы наделал дел… — Перекрестилась. — Спаси Христос!

Янис покорно выслушал ее, посмотрел на помощниц. Первая — молодая женщина лет двадцати пяти, вторая, совсем юная, с приятным, милым лицом, девушка. Волосы туго прибраны под платки. Смотрят обе на него испуганными глазами, узнав, что все в порядке, выскользнули друг за другом на улицу, как будто не было.

— Ить, сам понимашь, что сил нет, — продолжала урок Федосия. — Так захлестнуться недолго. Хорошо, что Агрипина и Катерина рядом были. Мужики-то ить все на покосе.

Янис подавлено молчал. Понимал, что виноват. От этого в туалет меньше не хотелось. Федосия, посмотрев на его жалобное лицо, все поняла, прониклась состоянием, подставила бадейку рядом с нарами:

— На вот, сходи. Да не майся, — и, чтобы его не стеснять, вышла на улицу.

Потом молча вынесла ведро, вернулась назад. За ней, тяжело переступая через порог, вошел старец Никодим. Сухо ответив на приветствие, молча осмотрел руку, приказал Янису пошевелить пальцами, довольно покачал головой. Потом заставил перевернуться на живот, прислонив ухо к спине, долго слушал легкие. Наконец, высказал заключение:

— Барсучины надо. И настой трав, пущай пьет. Да кормите ладом, пущай Агрипина курицу зарубит. Молоко давайте, крови много утекло… Спаси Христос! — И ушел.

Федосия последовала за ним.

Вскоре она вернулась с корзинкой, в которой была еда: сырые яйца, молоко, ржаной хлеб и мед. В отдельном туеске — барсучий жир. Выставив перед ним все на стол, наказала:

— Покуда ешь это. Скоро Агрипина курицу заварит. Перед тем, вот, выпей барсучины.

Взяла корзинку и опять ушла, оставив одного. Он приподнялся на локте, посмотрел содержимое сосудов и… Едва не уронил туесок от радости. Молоко! Схватил за край, припал губами: наслаждение! Сколько мечтал выпить хоть глоток с хлебом! Выпил едва ли не половину, оторвал кусок каравая, обмакнул в мед, стал с жадностью кусать, запивая утренним надоем. Вкусно! Нет сил оторваться. Когда-то все это было в избытке: ешь, не хочу, теперь, после стольких лет одиночества, казалось изысканным лакомством.