Слезы Магдалины

В руках врача появился фонарик. Тонкий лучик заметался, заплясал тайным посланием на азбуке Морзе, и Влад с шипением закрыл глаза.

– Болит? Кгужится? Звуки слышим? Голоса? Видим что-то? Позвольте вашу гуку... Что ж вы так? Со стагыми тгавмами шутить нельзя. Как давно началось? Молодые люди, не будете ли вы столь любезны, чтобы оставить нас наедине.

Мишка, хмыкнув, вывалился во двор, Алена вышла за ним, стала в отдалении, не решаясь спросить. Сомневалась, что ответит.

– Эт Фрол Степанович. По мозгам лучший. Он меня когда-то... что смотришь? Выживет твой дружок. Если Фрол Степаныч криком не идет, чтоб в больничку везли, значит, не все так плохо. Мы с Танькой разошлись.

– Что?

Переход был неожиданным, а информация ввела в ступор. Как это разошлись? У них же любовь. У них семья и планы на будущее, до самой смерти и даже потом. Квартира, дача, дети, старость...

– Это я так, чтоб знала. А Танька если... скажи, что не было у меня никакой любовницы! Не было, и все. Напридумывала. Дура! Что с ней стало? Как сглазили. Что ни слово – плевок в душу. Я ж не за так, я ж за-ради нее стараюсь. Ай...

Махнул рукой, сплюнул пожеванную, но так и не зажженную сигарету, наступил, растирая в табачную пыль. И совсем другим, деловитым, тоном сообщил:

– Я Владика проверил. Лежал он в больничке, и очень долго. А знаешь за что? Сестру свою родную убил.

Земля под ногами качнулась, холодный угол дома в спину толкнул, заставляя держаться. В обморок? Нет, нельзя в обморок.

– Да не дергайся ты. Он же малый совсем был... в общем, тут такое... я-то узнал, но мало чего. Мутное дело. Она старше была. За ним приглядывала. Родители вернулись, а она в петле. И Владик бормочет, что виноват, что играли, а он виноват... нервный срыв. Больничка. Жалко его. Ага.

Рыбу ловили со старой березы. Толстый, в три обхвата ствол в рваной бело-черной коре, нависал над самой водой. Путаные корни проволочными канатами ныряли в землю, удерживая дерево от падения. А редкие зеленые листья – береза упрямо доживала свой век – гладили речную спину.

Чтоб добраться сюда, приходилось ползти по крутому бережку, цепляясь руками за траву. После нырять в яму, в любую, даже самую засушливую засушь, полную жидкой глины. И уже после, перемазавшись по уши, карабкаться по корням. И по стволу, широкому, как конская спина.

И сидеть приходилось, как на коне, обхватывая дерево коленями да чутко прислушиваясь – не затрещит ли, не застонет сзади, упреждая о падении. Впрочем, нрав у березы был спокойный.

– И когда это было? – спросил кто-то, отвлекая Влада от темно-синей, с прожилками водорослей, воды. – Гасскажите подгобнее.

Чего рассказывать? Удочка в руке. Самодельная. Гибкая и длинная, с леской, поплавком и кусочком свинца, на котором видны отпечатки Владовых зубов. Крючок ржавый, но острый. Тетка все стонет про заразу да выбросить грозится.

Хлебный мякиш сам липнет к железу.

– Пгевосходно! – хвалит кто-то.

А то! Размах, шлепок, круги по воде. Рыбьи тени разбегаются. Тишина. Стрекоза повисла. Вот бы такую да в банку. Или приручить, чтоб всегда с собою.

Поплавок ныряет, натягивая леску-струну. Вверх! Рывком, чуть не падая. И серебристое рыбье тело вылетает из воды. Туча брызг. Смех. Пескарь на ладони. Потом второй...

– Эй ты! Чего приперся! – кричат сверху.

– Захотел и приперся!

– Твое место, что ли?

– Скажи еще, что твое!

Мечутся рыбы в воде, мечутся стрекозы над водой, пугаясь теней. Мальчишки дерутся. И тот, который отступает, наносит удар:

– А у тебя сестра психичка! Психичка-психичка-пси...

Речной песок на зубах. Удивление. У Влада нет сестры.

– Пгэвосходно! Пгэвосходно... – Голос выдергивает из воспоминаний, которые тускнеют, увядая. Было ли это вообще?

– Было, было, – уверяет доктор, пряча в рукаве монетку на веревочке. – Вопгос лишь в том, почему вы это забыли.

У него слезятся глаза, и красный нос подрагивает, точно пытается нащупать след истины.

– Я сумасшедший? – Теперь Владу не страшно признать это, но хотелось бы подтверждения. А доктор не спешит, он долго и суетливо оправляется, разглаживая несуществующие складочки на пальто. Даже не разделся. Ну да, здесь же холодно. Адски холодно!

– Безумие – слишком тонкая матегия, чтобы с ходу можно было сказать, кто безумен, а кто ногмален. У вас же, полагаю, имеют место подавленные воспоминания. Ваша голова, молодой человек, подобна шкафу, в котогом скгывается множество вещей. Одни на виду, дгугие в тайниках лежат. В ваших тайниках чегесчуг много всего. Кгитическая масса, если можно так выгазиться.

Память из обогащенного урана? Накапливается-накапливается, а потом бах? И голову в щепки. Вдребезги!

– Смею пгедположить, что когда-то оггомный пласт воспоминаний был заблокигован. Вегоятная пгичина – стгесс.

– Авария?

Аварию Влад тоже не помнит. Папа сказал, что она была, и Влад поверил. Зачем им лгать?

Действительно, зачем?