Слёзы навий

Аглая стоит в книжном магазине, она любит читать. А вот и книга, она давно хотела купить. Но та в руках другой девушки. Аглая вздыхает. Жалко. Громкая трель сотового, девушка откладывает книгу, начинает разговаривать, отворачивается. Аглая берет книгу в руки и довольная идет к кассе, расплачивается и выходит, у дверей слышит, как девушка спрашивает точно такую же.

«Извините, это был последний экземпляр», — извиняющийся ответ.

Серебристые волны.

Нечаянный взмах рукой, и любимый мамин цветок слетает с полки. Земля рассыпается по зеленой дорожке. Аглая в ужасе закрывает глаза. Открывает — горшок без единой трещины стоит на полу. Дорожка чиста.

Волны.

Игнат улыбается ей, в лунном свете блестят его глаза. Нежные. Прижимает ее к себе. Аглае хорошо.

«Я провожу до квартиры».

«Не надо», — смущается. Это их первое свидание. Так не хочется расставаться. Он осторожно касается губами ее щеки. Он еще близкий и родной. Она отходит, оглядывается. Его нет. Пустота.

От этой картины ее бьет ознобом.

И снова все меняется перед взором.

Высокие деревья. Мрачная топь. Ника смотрит испуганными глазами.

«Не бросай меня!»

«Не брошу!»

Аглая ползет за ней и слышит, как дышит в спину жуткая тварь. Хранитель вязи. Тянется к ним носом, тыкается и вдруг отшатывается, скрывается в чаще. А следом хрипящие иноходцы. Взгляд пса скользит по болоту и не видит их.

Волны перелистывают страницы.

«Решишь искупаться, не ходи одна. Вы мне живые нужны».

Тимир. Аглая сжала руки в кулаки. Не пропадай. Не исчезай, видение.

Глаза у него темные, уставшие.

Лицо напряженное.

А за спиной мавки смотрят на нее. И что — то в их взглядах пугливое. Шлепают по воде и уплывают.

— Тимир, — шепчет, протягивая к видению руку, но парень блекнет, исчезает в серебристой волне. Зато отчетливо видна подплывшая к берегу мавка.

«… извела меня кручина…» — тягучий голос.

— Подколодная змея, — глотая навернувшиеся слезы, повторяет Аглая. — Догорай, моя лучина…

Нет, это не Тимир спугнул мавок. Они увидели, почуяли, кто она. Они вспомнили!

Аглая похожа на бабушку, мама всегда это говорила. Это бабушка пела мавкам песню.

Аглаю начало трясти.

Она постаралась оторвать взгляд от страниц рукописи. И не могла, тело застыло каменным изваянием, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. А волны все перелистывали и перелистывали историю, волнуя воздух. И вокруг Аглаи поднимался сизый туман. И ничего в нем не видно, кроме раскрытой рукописи и серебристых букв на желтых от времени листах. Они, сложенные в непонятные символы, вспыхивали и тут же пропадали.

Дар — вот он!

В тумане проявились, начали кружить вокруг синие тени древних ведьм. По ногам потянуло холодом. Послышался шум бора над головой. Менялись листы. И пропадали с них слова и история, будто ее и не было.

«Смотри, смотри…»

«Смотри, запоминай …» — шепот навий.

Аглая уже не в Храме. Шумят от ветра деревья. Совсем рядом пронзительно ухнула сова. Вороны испуганно хлопают крыльями и кричат возмущенно.

«Ты, ты, твоя история, твой дар». — Навьи метались, дрожали их призрачные тела.

Книга под Аглаиными руками светилась мягким светом.

«Смотри, запоминай. Смотри, внимай!..»

Тепло. Тянет травой и ягодой.

Дождик. Летний, слепой. По сенцам. Крап — крап. А она лежит на свежевыкошенном и смотрит в щели толстых балок, прикрывающих крышу амбара. А потом босиком по влажной траве до дома. Там уже бабуля крынку с молоком на стол поставила и хлеба свежего. Запа — ах!

Бабушка с улыбкой на худощавом лице, зеленые глаза ясные, без старческой мути. Морщинки только у глаз. Синий платок прикрывает уложенные в косу седые волосы.

— Бабушка! — Аглая потянула руки в объятия старушки. — Бабуля!

— Девочка моя, Аленька! — Тепло.

— Почему ты не сказала?

Бабушка вздыхает. Горько. Судорожно. Гладит Аглаю по щекам дрожащей ладонью. И пахнет от нее травами и земляникой. А на щеки Аглаи падают капли. Дождь начинается. Она стоит босиком на влажной траве у домика. Серого, покосившегося.

— Бабушка!

— Не плачь, Аленька. Слушай! Слушай меня!

— Мне страшно!

— Не бойся, девочка моя. Ничего не бойся…

И на траве рядом с Аглаей появляется крынка молока и ломоть хлеба. Запашистого белого, по коричневой корочке сбегают капли дождя. Аглая протягивает руки.

— Ешь. — Она откусывает, жует.

— Пей, все пей. Весь дар. До капли.

Аглая опрокидывает в себя крынку и пьет. Захлебываясь.

Пальцы обдало жаром, крынка выпала из рук, жар разливался по венам. Усталость многовековая, будто шапка, накрыла с головой. Рукопись отпускала, пропадали видения, туман рассеивался. Осталась только влажная земля. Аглая не сразу поняла, что она уже не в храме. И не было рядом привидевшейся бабушки, а крынка была. Все еще наполовину полная.

«Пей. Все пей…»

Аглая прильнула губами к краю. И вовсе уже не парное молоко, а горькое, обжигающее горло зелье.

«Пей! Все до капли!»

Аглая прикрыла глаза. От питья стучало в висках и кружилась голова. Дар лился в тело, обжигал.

Аглая отшвырнула пустую крынку и заплакала, шепча то, что успела сказать бабушка.

Мохнатая лапа выхватила рукопись и одним рывком разодрала ее на части.