Слезы навий

«О доме. – Аглая крепче прижала к себе зверька, тот ткнулся мокрым носом в плечо. – Я буду думать о доме. Мы вернемся и забудем этот мир и его горести. А Велимир… останется с темным озлобленным жрецом во главе. И им будет все равно? Точно будет».

– Спи! – далекий, успокаивающий голос Тихона. Хорек вытянулся в руках. И через ночь, через лесные шорохи послышался далекий ласковый напев бабушки, уносящий в успокоительный морфеевский мир:

То не ветер ветку клонит,
Не дубравушка шумит —
То мое сердечко стонет,
Как осенний лист дрожит…

Ника изо всех сил делала вид, что спит. С трудом сдерживала переживания, слишком громкий стук сердца, чересчур частое дыхание. Вслушивалась в тихий разговор Аглаи с Тихоном и ничего не слышала. Не могла слышать, в ушах стоял звон. Яростно сжимала кулаки, утыкалась в ставшую усилиями Тихона пушистой траву, кусала ее в бессилии, а грудь рвало безмолвное рыдание. «Бросил! – Кровь выступила на искусанных губах. – Сволочь, Стас, какая же ты сволочь!» И судорожный сдерживаемый выдох. Со страхом, не услышал ли кто. Пульсирующий стук в висках. Слеза, застывшая в уголке глаза. Дрожащая от боли собственной хозяйки, не выкатившаяся, но раздирающая душу и сердце.

Ника сжималась под плащом. Дрожала, как от озноба. Завыть в голос так, чтобы глотку рвало. Чтобы душа лопнула и не скребла, не мутила.

Шорохи тревожные – зверье – подстегивали колотящееся сердце.

– Ника! – шепот донесся сквозь звон в ушах и шорохи, осел в голове и всколыхнулся в сердце новым болезненным ударом.

Почудилось?

Это ветер колышет ветви.

– Ника!

Она напряглась. Сердце, останови свой бой. Дай услышать. Голос… близкий, дорогой ей. Из-за кустов, из темноты за деревьями, оттуда, где раскинулся можжевельник, испуганно трясущий лапами.

– Ника! – жалостливо.

Она приподнялась. Тень куста прикрывала ее. Стихли голоса позади.

– Спи, – донесся голос Тихона.

– Ника! – тоскливо.

«Стас!» – боем в сердце. Еле сдержалась, чтобы не закричать.

– Мне холодно!

– Стас! – не повышая враз осипшего голоса. Боясь, что услышат, Ника бросила взгляд на костер. Тихон сидел, обрезая мелкие ветви и бросая их в пламя. Остальные спали. Тихо дышала Аглая, попискивал в ее руках хорь. У соседнего дерева притулился Тимир. Не знала бы, что он там, так решила бы – просто куча вещей набросана.

Придерживая плащ, Ника осторожно отползла во тьму.

– Подожди, Стас, я сейчас. – Торчащий корень распорол руку. Ника поморщилась, но уверенно проползла несколько шагов. И только попав во тьму, поднялась, накинула плащ.

– Стас, – глухим шепотом.

– Мне холодно.

Ника вгляделась в темноту. Одинокий силуэт, облокотившийся о дерево рядом с можжевельником. В лунном свете силуэт черный и безжизненный. Он не поднимал глаз, трясся всем телом. Но ей и не нужно было видеть его лица, она узнала фигуру, голос, русые волосы отсвечивали серым в лунном свете.

– Стас! – рванула к силуэту. И тут же была откинута назад. Крепкие руки схватили за плечи, притянули к себе.

– Даже не смей! – прошипели в самое ухо.

Ника всхлипнула, начала вырываться из объятий Тимира. И откуда только взялся! Он не смотрел на нее, взгляд устремился на одинокий силуэт.

– Надоело жить?

– Это… это же Стас!

В ответ Тимир так сжал ей плечо, что Ника невольно вскрикнула.

– Стас? – продолжил шипение. – Тут уж как ни назови, суть одна – нежить…

– Нет, – остолбенела Ника, всматриваясь в силуэт. Чуть сутулые плечи. Сцепленные руки. – Ты врешь! Стас жив! Вот же он! Посмотри!

– Хочешь проверить? – Тимир рывком повернул ее к себе и заглянул в глаза. Пугающая усмешка исказила бледное лицо.

Ника схватилась за его руку, попыталась скинуть ее с плеча:

– Врешь! Врешь!

– Так и иди к нему! – с силой оттолкнул ее. Ника не удержалась и упала. Вскочила, бросилась навстречу одинокой фигуре… Та протянула ей навстречу руки.

Ника остановилась, не добежав:

– Стас?

– Ника, – дыхнуло сорвавшимся невесть откуда ледяным ветерком.

– Почему ты стоишь в темноте? – Как же больно сердцу, и хочется закричать, зареветь оттого, что после слов Тимира нет веры тому, что видишь. И ветви можжевельника чернеют, осыпаются прахом от прикосновения стоящего рядом. И кора дерева темнеет.

– Стас, идем со мной. Там костер и еда… ты отогреешься…

– Холодно, – скупое согласие. Он не шевельнулся. – Иди ко мне! – Пальцы нетерпеливо сжимаются в кулак. Слишком бледные, иссиня-серые.

Слезы побежали по щекам. Ника не вытирала. Глотала их, глядя на темный силуэт.

– Посмотри на меня, Стас! Скажи, что ты жив!

Он молчал. Опустил руку.

– Посмотри на меня, Стас! – она кричала, уже не боясь, что кто-то услышит. Улавливая по шороху листьев, как приближается Тимир. – Скажи мне!

Силуэт поднял голову. Ника зажала рот руками. Всхлип вышел булькающий, и шаг назад в объятия Тимира.

Стас смотрел мертвыми, пустыми белками. Губы кривились:

– Идем со мной!

Тимир встал перед Никой, прикрывая, взметнулась бледная рука.

– Нет! – Ника вцепилась в его руку. – Не тронь! – глотая слезы, понимая, что не может видеть смерть… нежити… Стаса.

– Он уже мертв!