Слезы навий

Радомир понукнул гнедого и, поежившись, покосился назад. Ветром раскачивало низкие кусты, ветви подрагивали, и чудились в густоте их тени. Оголтело кричало воронье, кружило, опускалось низко, смотрело черными глазами, за обозом летело, едва в бор вошли. Ох, не добре! И душу тянет, и жилы словно выворачивает, так ноет. Неспокойное времечко выбрали для поездки в Нугор. Всю ночь глаз не сомкнули. Нежить совсем рядом прошла, оборотни носом землю рыли. Но учуяли – не простой люд, охотники, все с выучкой, с норовом. Обошли стороной. Можно было и вздремнуть, да только Марья навострилась. А у той нюх да глаз не чета нынешним охотницам.

«Сумрачный», – молчаливо указала жестом, скрестив большие пальцы. Радомира в дрожь бросило. Этого не хватало! Против нежити, оборотней и мавок они готовы до смерти биться, а с сумрачным как? Он ни смерти не знает, ни боли не чует, прикосновением убивает, проклятия его не снимаются, да и кому снимать? Ведьм-то не стало. А Радомир видел деревеньки после прихода такого! По лбу стекли капли пота. Одно слово – тьма проклятущая. А как с тьмой? Только словом божьим! Да вот жалость, слово-то сказать некому давно. Ох, не вовремя на ярмарку снарядились! Охотницы и те молитвы вспомнили, хотя девки здоровые, сильные, сам выучил. Таких просто так мордой нечистой не испугаешь. А вот же… Все вспомнили, губами бесшумно шевелили, двуперстом крестились. Да разве простая молитва поможет? Нет дара ни в одной, чтобы боги слышали да защитили. Вот как оно обернулось… Чтоб этих жрецов, с любовью ихней! Жили же, хорошо жили! Только странички в старых книжках и остались о той жизни. У них при Гринадеже были три ведьмы, две знахарки, две слово говорящие. Хорошо. Ни тебе вурдалаков, ни хвори, ни сумрачных. Какие амулеты делали, защиту ставили, наговорами поселок опоясывали. Сейчас бы хоть один наговор для отвода глаз.

А уж зима какая нынче пришлась, нечисть совсем осмелела, за дичью менее чем впятером не ходили. Соседние поселки-то уж давно на охоту и не ходят. Да только негоже Радомиру всякой нечисти пугаться. Гринадеж веками славился охотниками. Но не в этом году. И вроде зверя много, и не пуганый, а троих охотников за зиму схоронили. Совсем пускать в дебри перестал. Дальше пяти верст уходить запретил. Потому и товара мало.

Да и ночка показала, что сил своих Радомир не рассчитал. Куда четверым мужикам да трем девахам против жреца сумрачного с силой его неподвластной. На том и закончится их поход на ярмарку нугорскую.

Все это крутилось в голове, пока Марья стояла, вглядываясь во тьму бора. Застыв, словно каменное изваяние, ни шороха, ни дыхания не слышно, вроде и не жива вовсе. Только лунный свет играет бликами в зрачках. Даже сейчас, испуганная, красива. Грудь в горсть не обхватишь, плечи сажень, бедра… Ох, не зря он ее выбрал. Да вроде и она не против была. Сама так и норовила на вид попасться. То глазом лукавым черным стрельнет, то бедром поведет, да так, что дух захватывало. Сама смеется громко, заливчато. А уж как к венцу пошла, так сразу видно стало – жена самого главы. Радомир смотрел на Марью и улыбался. Лучшая жена. Лучшая охотница. Лучший друг.

Сумрачный остановился между станом и косым пригорком. Марья молчаливо кивнула. Когда проходили мимо, видели дикий табун. Если спугнуть… Он понял без слов. Скользнул на мягких подошвах, на цыпочках. Успел жестом приказать остальным оставаться. Переглянулись недовольно, но прекословить главе не рискнули.

Марья скользила впереди. Почти под носом у сумрачного обошла пригорок. Застыла у куста смородины. Сумрачный шел не торопясь, поглощая все, к чему прикасался. Следом за ним черным следом стелилась тьма, прожигая и сминая жизнь. С деревьев осыпались ссохшиеся вмиг листья, ветви трещали, темнела, покрываясь буграми язв, кора, трава чернела. Даже нечаянно попавшее в тень сумрачного зверье тут же и падало, содрогаясь в предсмертных конвульсиях.

Марья задержала дыхание, боясь смотреть в сторону сумрачного. И только рука неслышно скользнула к луку. Тонкая стрела взвилась в воздух и скользнула по коже вожака табуна. Тот вздыбился, заржал. Сумрачный обернулся в их сторону. На секунду на жутком сморщенном лице, обезображенном злобой, отобразилась кривая беззубая улыбка. Сумрачный подобрал распластавшуюся тьму, словно растянутый подол, и бросился к табуну.

Только когда черная тень, с небывалой скоростью догнав табун, вспрыгнула на вожака, Марья выдохнула.

«Пронесло», – так же безмолвно сказала одними глазами, в которых вспыхнуло облегчение. Глава подошел, обнял, уткнулся в ее волосы. Марья дрожала. Мелко. Тихо отстукивая зубами.

– Ну чего ты, все обошлось!

– Вернемся, Рад!

– Большую часть уж прошли. Без припасов на зиму останемся.

– И не такое переживали. С прошлого года зерно в хранилище. Скот есть. Одежа найдется. Переживем.

– А коли и весна выйдет негожая?

Она отвернулась. Поджала губы. Как всегда, когда не соглашалась с мужем.

– Не обсуждай, вот дойдем до Нугора, а там ты увидишь наряды да бусы и по-другому запоешь.

– Зачем мне наряды и бусы – мертвой!