Слияние истерзанных сердец

Ник задумался, сам удивляясь тому, как легко он верит Томазине.

– Из-за этого он мог тебе лгать – если, конечно, он знал правду, – потому что Лэтаму ни к чему была бесприданница. Но я не вижу тут никакой связи.

– Констанс – моя сестра и, похоже, сестра Фрэнси. Она не… Она не могла… Ой, Ник, а вдруг она – дочь Лэтама?

Томазина побледнела и опять задрожала всем телом. И он понял. Инцест был самым страшным грехом, какой только можно себе представить.

– Даже Ричард Лэтам не посмел бы жениться на собственной дочери.

– А если он не знал? Не потому ли матушка и решила, что Констанс нужна моя помощь?

– Успокойся. Брак ведь не состоялся.

– Ник…

– Мы никогда не узнаем, кто ее отец. Да это и неважно. – Ник взял ее руки в свои. Теперь ему гораздо важнее было успокоить Томазину, чем ковыряться в грехах Лавинии. – Клянусь тебе, Томазина, я никому не расскажу о тайне Констанс! Она будет жить как жила. Ты же выполнила свой долг! И больше не вспоминай о Лавинии.

«Все будет сначала, – подумал он. – Мы все начнем сначала.»

– Но убийца…

– Подумай сама, Томазина. Это никого не касается, кроме тебя. А ты не убийца.

– Ты уверен? Может быть, матушка послала меня убить Лэтама, чтобы спасти сестру от замужества.

– Я бы не удивился, если бы Лавиния рассуждала именно так, если бы она даже послала тебя отомстить ему за свое уродство, но ты – это ты, а не Лавиния. Ты бы ни за что не взялась за такое поручение.

Она долго с удивлением смотрела на него.

– Ты правда мне веришь?

– Да, любимая. Я знаю, что ты невиновна.

Ее лицо осветилось радостью, и он вспомнил девочку, которая обещала, что выйдет за него замуж. Ник протянул к ней руки. Томазина не раздумывая бросилась ему на шею, смеясь и плача одновременно.

– Тихо, любимая.

Ник поцеловал ее в лоб и покрепче прижал к себе.

Она же взяла в ладони его лицо, и когда ее губы коснулись его губ, он забыл обо всем на свете. Слишком долго он желал ее, чтобы теперь отказываться.

«Она моя, – подумал он, – и я буду ее холить и лелеять.»

Он легко касался губами ее лба, щек, подбородка, трепещущих губ, а она обвила руками его шею, отдавая ему свое тело. Он долго раздевал ее, лаская, а потом она раздевала его, возвращая ему подаренные ей ласки, ничего не боясь и не стыдясь благодаря его нежности.

– Сладкая моя… – прошептал он. – Люби меня.

– Я люблю, – отозвалась Томазина. – И всегда буду любить.

Она отдавалась, ему с щедростью, которая и удивила и обрадовала его, как будто только для него она берегла свою любовь и страсть. Он не помнил, как положил ее на кровать, но отлично помнил, как хорошо ему было лежать рядом с ней, когда их ничто уже не разделяло.

– Я не хочу причинять тебе боли… – шепнул он.

Она была так не похожа на Лавинию, что его сердце, казалось, пело от счастья.

– Пусть будет больно, но только с тобой.

– Я постараюсь, – пообещал он.

Он знал, что причинит ей боль, когда будет лишать ее девственности, но все равно собирался это сделать – правда, как можно нежнее. Он подготовил ее и в самый последний момент прикусил ей губу, чтобы отвлечь от другой боли.

Он удивился, не почувствовав сопротивления, но тут же ни одной мысли не осталось в его голове, охваченной пламенем любовного пожара. Томазина с готовностью приняла его в себя и, прижимая к себе, сводила его с ума. Никогда еще Ник не испытывал ничего подобного!

Возвращение к реальности было медленным и приятным.

Они лежали, раскинувшись, на кровати. Горели свечи, и кожа Томазины напоминала лучший итальянский мрамор, но лица ее, закрытого волосами, не было видно. Несколько прядей обвилось вокруг руки Ника.

В конце концов к Нику вернулась способность соображать. Он вспомнил, что сделал еще одно открытие, о котором забыл в порыве страсти.

– Ты не девушка, – сказал он.

Томазина пошевелилась, потом растерянно мигнула.

– Я никогда и не говорила, что я девушка.

– «Пусть будет больно, но только с тобой», – передразнил он ее.

Ник завел руки ей за голову и заглянул в глаза. Если она обманула его в этом, она обманывала и во всем остальном. А он-то думал, что может ей доверять… Опять он ошибся. Его вера в собственную проницательность была поколеблена.

– Боли не было, – прошептала Томазина. – Было так хорошо.

– А боли и не бывает, кроме первого раза.

– А-а-а…

Она едва не обезоружила его этим «а-а-а». Столько в нем было удивления. Ник отпустил ее и перекатился на край кровати. Лежа на спине, он смотрел вверх и ничего не видел.

Она помолчала, потом тихо заговорила, но Ник не желал больше попадаться на удочку.

– Я ведь не говорила тебе, что ты у меня первый.

Томазине пришлось сделать над собой усилие, потому что все ее тело пело от счастья, а она уже теряла его, любимого Ника Кэрриера, без которого теперь не представляла своей жизни.

– А который? Двенадцатый? Сотый? Если поразмыслить, то и боль деторождения ты, верно, знаешь не из десятых рук. Ты уже рожала? Почему бы тебе не рассказать?