Слётки

Значит, Марина. И вот так они с Борей объясняются. Мельком, мимоходом! Но ведь надо же объяснить, чтобы не было недоразумений. И он попробовал. Сказал было:

– Борик, понимаешь…

Тот говорить не дал, повысил голос, хотя и немного:

– Самое последнее дело, – сказал, – объясняться. Есть вещи поважнее.

И вытащил из-под половицы что-то похожее на длинный рулон. Впрочем, он больше походил на тубус для чертежей – такой Глебка в каком-то кино, кажется, видел.

Боря снял крышку с тубуса и, наклонив его, вытряхнул – с ума сойти! – новенькую винтовку, только не мелкокалиберную – боевую. Снова сунул руку в щель, достал еще одну коробку и запросто, играючи, выхватил из нее оптический прицел.

Щелк, щелк – и в руках у него играла, ходила, приплясывала красивая снайперская винтовочка, ухоженная и даже, похоже, напомаженная чем-то слегка, потому что сияла, сверкала черным вороненым блеском.

Боря глядел на нее как на милую подружку, улыбался, щелкал затвором и был вроде бы совершенно спокоен, но говорил сквозь улыбку совсем другое:

– Продали меня, брат! Одни продали другим! И тут уж ничего не попишешь, иначе… Так что уезжаю на работу. А ты! «Молчи, скрывайся и таи», – как сказал поэт. Главное – молчи!

Он опустил голову. Не глядя на Глебку, проговорил:

– Никто ничего не знает. Будет удача, вернусь. Деньги для вас. Марина ничего не знает. Ее не обходи, она бедна как крыса. А я…

Он больно схватил Глебку за руку:

– А я грешен, браток! Но! Молчи! Никому не рассказывай. – Боря кивнул на винтарь: – Иначе хана!

Он снял прицел, аккуратно положил оружие на пол, вышел в избу, вернулся с длинной синей сумкой для большого, видать, багажа с надписью «Volvo», уложил на дно тубус с разобранной винтовкой, сверху положил зачем-то телогрейку.

Унес свой багаж в комнату, опять вернулся.

Глебка стоял с дрожащими губами, готовый заплакать от всего, что свалилось вдруг, и от непонимания тоже.

Что брат, похороненный и восставший, молодой мужчина, вынесший невесть что, говорит с ним не только как с братом, – пусть и с единственным братом, – но и как с ровней себе, таким образом, как с мужчиной же, которому и может только довериться.

Боря обнял Глебку, прижал к себе, до боли сильно, выговорил:

– Не поминай лихом!

И вытолкнул, распахнув дверь, на улицу.

Часть шестая ПРОБУЖДЕНИЕ

1

Марина прискакала из гостей очень скоро. Явилась, наверное, к себе домой, а Бориса нет, вот она и рванула сюда.

Глебка сразу встал, как она вошла, выключил компьютер, накинул курточку, шагнул к порогу. На улице как бы мимоходом, о малозначительном чём-то, сказал, что Борик отъехал на несколько дней, совсем неожиданно, за ним пришла военная машина, и это, конечно, было вранье, потому что Глеб не знал, каким транспортом убыл брат.

Требовалось, он чувствовал, быстро пройти, проскочить через это объяснение, отвлечь Марину, и он улыбнулся, придумав даже для себя неожиданный ход.

– Слушай, – спросил, – а ты знаешь такие стихи… Там есть слова… «Молчи, надейся и терпи».

Марина вопросительно посмотрела на Глебку. Потом, ничего не прибавив, стала читать наизусть:

–  Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои – Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне Безмолвно, как звезды в ночи, – Любуйся ими – и молчи.

Глебка подумал – это все, но Марина не остановилась. Стихотворение было длинное, и она его знала, да как! И читала-то красиво, будто и не Дылда вовсе, а неизвестно какая артистка. Особенно если, как сейчас, в сумерках – света на улице нет, и она будто размытая тень движется рядом. А голос ясный, выразительный.

–  Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь. Взрывая, возмутишь ключи, – Питайся ими – и молчи.

Она читала не спеша, неторопливо, как шли они сами, и Глебка странно себя ощутил – до сих пор такого, с ним не случалось – вроде он омытый чем-то идет, спокойный такой, и каждому слову внимает ясно, хотя раньше таких выражений никогда не слышал. А Марина-то! Она будто преобразилась, и правда став тенью – движется неслышно, ни единого шороха из-под ног, будто плывет по воздуху. И слова стихотворения произносит как заклинание.

Лишь жить в себе самом умей – Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум; Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи, – Внимай их пенью – и молчи!…