Слишком доброе сердце. Повесть о Михаиле Михайлове

И далее следовала приписка, над которой мы с Аитонидой не могли не поплакать: «Спасибо вам за те слезы, которые вызвал у меня ваш братский привет. С кровью приходится отрывать от сердца все, что дорого, чем светла жизнь. Дай бог лучшего времени, хотя, может, мне и не суждено воротиться…»

Я воздаю хвалу, пою многая лета Суворову Александру Аркадьевичу, светлейшему князю Италийскому, графу Рымникскому, генерал-адъютанту царской свиты, генерал-губернатору Санкт-Петербурга с чрезвычайными полномочиями, — он не посрамил чести своего великого деда! Он добился отмены постановления о высылке в двадцать четыре часа всех студентов; пятьдесят человек из них он взял на поруки сам лично, а остальных расписал на своих знакомых и подчиненных.

Однако радость наша не может быть полной и беспечальной. Пятеро наших товарищей высылаются из Петербурга в провинцию. Веню Михаэлиса, как одного из главных зачинщиков, отправляют в Олонецкую губернию, в город Петрозаводск.

Студентов выпустили 6 декабря, а 7-го государь сократил срок каторги Михайлову до шести лет, и мы собираем его в Сибирь.

Больше всех хлопочет Николай Васильевич. Я благодарю судьбу за то, что она познакомила меня близко с таким благородным человеком. Он удивительно сдержан, ровен и справедлив. Шелгунов, на мои глаза, — идеал деятельной любви. Людмила Петровна тоже замечательный человек, но все-таки остается для меня в немалой степени загадочной. Я бы хотела ее любить от души, но почему-то не получается… Каждый, кто страдает, преувеличивает свои чувства, возможно, и я от этого не избавлена, но… Наверное, она страдает меньше, чем того требует все случившееся. Меньше, чем я. У нее сильный, мужской, я полагаю, характер, что и требуется современной женщине из породы новых людей, и Людмила Петровна этой породе соответствует более других. Походить на мужчину нынче вообще принято, даже фасоны женской одежды стали похожи на мужские — пальто с отворотами и с накладными карманами, дамы носят жилет и галстук. Говорят, будто такая мода пошла оттого, что появились мужчины-модистки и мужчины-швеи, будто они навязывают свой вкус, но это абсурдно, просто таково всесильное веяние времени.

Мне вообще не дано понять женскую душу. Мужчины мне представляются созданиями более ясными и простыми, но женщины!.. Никогда и ни за что ранее не могла я предположить, что в Петербурге столько деятельных и глубоко порядочных женщин! И проявились они в отношении к Михайлову. Я уже не говорю о передаче в крепость разного варенья и жареной дичи со всевозможными соусами, дело не только в этом. Неизвестные женщины, имя им легион, собрали для Михайлова по подписке сто рублей исключительно серебряными пятачками, чтобы ему удобнее было пользоваться в дороге, не заботиться о размене. Я сама их пересчитала и сложила столбиками на столе — две тысячи монет! Как он их повезет с собой? А всего уже собрано более 10 тысяч рублей серебром.

В эти дни пришло мне в голову некое открытие, как свидетельство моего повзросления и поумнения. Оно отчасти радостное, но лично для меня больше горестное. И заключается оно вот в чем: не только я, совсем не я одна помню и люблю Михайлова! Человек во славе тем и отличен от простого смиренного обывателя, что он близок и дорог многим, и многие отдают ему свою долю признания и любви. И тут можно предположить, что не одна я пишу свою повесть в эти дни, делая его главным героем, нас таких множество. Но ему не до нас, многих, ему нужна только одна она, Людмила Петровна. А я для него в числе безымянных многих всего лишь некое лицо в толпе. Горько мне сознавать подобное, но я умягчаю свои дурные страсти, ибо, как говорит Николай Васильевич, своекорыстие есть недостаток ума.

Сегодня Антонида огорчила меня не совсем приятным известием. Студенты, выйдя из крепости, валом валят на квартиру Чернышевского. Когда один из них за столом стал восторгаться смелым поведением Михайлова перед сенаторами, Ольга Сократовна прервала его, заметив, что Николай Гаврилович сожалеет о таком поведении Михайлова, ему, дескать, вовсе не следовало сознаваться, наоборот, нужно было сделать все возможное, чтобы спастись. «Нас уже не так много, чтобы самим лезть в петлю», — привела она мнение мужа. Тут как раз вошел в столовую сам Чернышевский и подтвердил ее слова, добавив, что глупо откровенничать с начальством, которого все равно словами не вразумишь.

Чернышевский, бесспорно, великий ученый и властитель дум молодого поколения. Он прав со стороны разума и чистой логики. Нас действительно не так уж много, и глупо откровенничать с начальством, — с этим невозможно спорить. Однако же нельзя забывать, что Михайлов поэт и натура его не всегда обуздана, а Чернышевский — ученый критик и склад у него другой. Чернышевского студенты почитают и уважают, здесь больше разума, а Михайлова они любят и обожают, здесь больше чувства. Мы с Антонидой полагаем, что две эти личности представляют собой разум и сердце молодого поколения.