Слишком доброе сердце. Повесть о Михаиле Михайлове

— Дальше должно быть «но», — подсказала маска невозмутимо.

— «Но других любить решиться нет возможности при ней».

— Ну, это мы еще посмотрим, — пообещала маска, и он снова невольно и как будто в благодарность ей рассмеялся.

Но кто же она такая, в конце-то концов?! Хоть какую-нибудь ниточку ухватить!

— Если вам хотелось меня заинтриговать, вы этого добились. Мне бы очень хотелось…

— …чтобы я сняла маску?

— Нет-нет, — неожиданно для себя сказал он. — Вам лучше в маске.

Она рассмеялась:

— Экий вы любезный! Я еще не слыхивала такой деликатности. А если я без маски еще привлекательнее?

— Сомневаюсь, право…

Она расхохоталась, как девочка, даже согнулась от смеха и совсем не по-светски хлопнула себя по бедрам.

— Без маски вы станете, как все другие, — оправдывался Михайлов, смущенный ее смелым смехом. — Снимете маску и наденете личину светскости. Пойдут фразы, ханжество. Куда денется ваша искренность! Так вы мне интересны, я вас никогда не видел прежде, не видел таких прелестных рук, не слышал такого голоса, не встречал у женщин такого… — Он хотел сказать «такого ума», но сдержался, подумав, как бы она не обиделась чего доброго. — Когда вы в маске, одним словом, мне и самому легче говорить с вами откровенно.

Кажется, он ее убедил, но сказала она совсем о другом:

— Отныне я заведу альбом, и все знаменитости будут мне записывать в нем стихи. Стану собирать ваши сердца, как грибы.

Так и сказала «как грибы», хотя, наверное, полагалось бы сказать о поэтических сердцах «как цветы». Видно, Волга Саратовна сильно ее задела, в ней вспыхнуло нечто сродни ревности.

Слуги длинными щипцами сняли нагар со свечей, в зале стало светлей, загремела музыка, и началась кадриль. Ему было удивительно легко с ней, легко и просто. Оказывается, ему отраднее быть ведомым, нежели ведущим.

— Спасибо вам, — сказал Михайлов.

— За что?

— За то, что вы прислали мне записку.

— Экий пустяк. Мне это не впервой.

Он говорил искренне, а она продолжала играть. Костюм, что ли, ее обязывал?

— В прошлый раз на вашем месте был молодой граф Л. Н. Т. Он писал в «Современнике» про Севастополь.

— Лев Толстой.

— Так я с ним и десяти минут не вынесла. Он убил меня своей каменностью. Такую скуку нагнал, что я усомнилась в своем таланте интриговать. И решила следующую жертву заполонить.

Мерцал паркет, свечи в канделябрах оплывали и меркли, а маскарадные страсти разгорались. Михайлов никого не видел, вернее, видел, но не задерживал взгляда, внимания. Замечал Полонского, он так и рвался попасть в третьи лишние, делал какие-то знаки, — то ли он разгадал маску, то ли просил у Михайлова позволения подойти; видел, как волновалась за него Сонечка, смотрела круглыми глазами и жалась к матери, а мать показывала Михайлову надменный профиль, и было за что — он совсем забыл про них, а ведь приехали сюда вместе…

Снова гремела музыка, и они танцевали, маска была возбуждена, щеки ее горели.

— А не собрать ли мне, Михайлов, ваших друзей, Полонского, Мея, аристократа Майкова.

— Собрать, непременно собрать! — подхватил Михайлов. — Как грибы в лукошко.

Маска после его слов поутихла, уголки ее губ опустились, и она сказала устало:

— Я подобна тем аахенским собакам у Гейне, — голос ее стал совсем низким, — которые как милости просят у прохожих пинка, чтобы разогнать скуку.

Он не ожидал такой перемены в ней. Наверное, он переусердствовал в чем-то, но в чем?

— Извините, если я вас нечаянно обидел.

Она не ответила. Молчала долго и равнодушно, как будто они уже расстались.

— Скажите еще что-нибудь, — попросил Михайлов. — Про меня.

— Могу сказать, почему вы уезжаете в экспедицию.

— Меня зовут Безденежным литератором, кто этого не знает? — Он хотел улыбнуться лихо, но получилось скорее жалко.

— Я знаю про вас другое: «Михайлов-пиита тянет все клико, не терпит лафита — ибо не крепко». Прежде вам это нравилось, а теперь вас тревожит, что вы мельчаете, прожигаете жизнь и все делаете впопыхах, вам хочется остановиться, оглядеться, но вам все некогда, некогда. Потому и едете искать себя.

Он схватил ее руку, поднес пальцы к губам и стал осыпать их поцелуями.

— Я хочу видеть вас каждый день! Вы мне очень нужны, я прошу вас, не покидайте меня! Что я должен сделать для этого?

— Что сделать? — медленно переспросила она, чем-то, непонятно чем, расстроенная. — Оставить меня, Михаил Ларионович. — И продолжала тверже: — Да-да, уехать сейчас отсюда. Домой или куда хотите.

Хороша же плата за его откровенность! Маска ему подала салазки. Он резко выпрямился, сделал шаг назад, поклонился рывком, еще шаг назад, еще поклон, вскинул брови, бороду, повернулся и пошел не оглядываясь. Оделся и уехал.

Но до чего же не хотелось ему сейчас расставаться с ней!..

ГЛАВА ТРЕТЬЯ