Слишком доброе сердце. Повесть о Михаиле Михайлове

Ехали мы туда в карете с Михаилом Ларионовичем и с Полонским. Михаил Ларионович выглядел франтом и все шутил, что против него интрига, возможно, его похитят и мы его больше не увидим, как не увидит его и морское министерство, которое посылает писателей за моря-окияны ловить рыбу в мутной воде для великого князя Константина Николаевича. Maman смеялась, Яков Петрович смеялся, и я тоже смеялась, хотя и не видела поводу, но мне важно быть наравне со взрослыми. На самом же деле никто его похищать не думал, весь вечер он провел с дамой в черном домино, о чем я напишу подробнее, когда почувствую полет вдохновения. К нам он так и не подошел, и maman на него обиделась, а я и того больше. Полонский представил нам своего приятеля, молодого брюнета, отрекомендовав его поэтом Василием Курочкиным. Однако сей поэт совсем нас не развлекал, а скоро удалился в буфетную, и я не сделала бы его героем повести, если бы он не вернулся. Но он вернулся и притом не один, а с неким господином, одетым беспечно в желтые панталоны с большой клеткой. Они встали рядом с нами, и господин, показывая пальцем на Якова Петровича, спросил: «Это Полонский?» Последовал ответ: «Полонский». — «Он написал «Песню цыганки». — И господин запел: «Мой костер в тумане светит; искры гаснут на-а лету-у», довольно приятно, как актер, хотя и настолько громко, что maman дернула меня за подол, чтобы я не стояла, разиня рот. Я послушалась, но мне было любопытно, и весь разговор их я воспроизвожу в дословности: «Хватит петь, сын льва, тут тебе не Александрынка. Давай лучше поговорим». — «Давай. Слышно, новый государь пьет горькую?» — «Пьет, сын льва, пьет». — «Значит, душа у него добрая, как у всякой пьяницы». — «Добрая-предобрая». — «Он дарует народу волю. Либертэ, эгалитэ и фратернитэ. Либертэ будет, а… а цыган не будет!» — Тут господин всхлипнул на мое удивление, достал платок и начал вытирать слезы, самые настоящие, мокрые. «Не печалься, сын льва, цыган будет еще больше». — «Зачем же больше?! — Господин заревел. — Упаси боже! Надо в самый раз…» — «И цыгане будут, и побирушки, и христорадники, не приведи господь сколько. Пошли в буфетную, сын льва». — И они ушли.

Я попила чаю с бабушкиным вареньем из кружовника, подождала, когда моя любимая бабушка уехала, и пишу теперь снова главу о маскараде. Черное домино не выпускало Михаила Ларионовича весь вечер из своих зловещих объятий (это я выражаюсь фигурально). Угадать, кто она такая, невозможно, хотя сразу же ясно всякому справедливому человеку: она не имеет и половины тех достоинств, которые имею я. Михаил Ларионович такой тонкий, изящный, весь приподнятый, выгнутый, так и кажется, вот-вот выпорхнет из своего фрака и взовьется над ней соколом ясным. Только вот лицо у него было странное, желтее всегдашнего, и выражение растерянное, хотя maman сказала, что он так рад, будто получил душ двести наследства. Я улыбалась ему, а он вовсе меня не видел. Наверное, отсвечивали стекла его очков. Но прежде-то они никогда не отсвечивали! Обидно мне до сего времени…

Скандал! Или похоже на скандал. Или если еще не было скандалу, так он непременно будет. Черное домино оказалось мужней женой, дамой! Супруг ее, офицер корпуса лесничих Шелгунов служит в департаменте и характеризуется человеком достойным.

И еще наш дом взбудоражен новой повестью Михаила Ларионовича в «Библиотеке для чтения». Она так и называется «Наш дом», и многое в ней похоже на то, как есть и в самом деле. А главное, там героиня по имени Соня и все заканчивается ее счастливым браком. Какие это намеки?

Началась зима, а с нею множество всяких вечеров, балов, маскарадов. Но мне более по душе литературные вечера, я ведь пишу повесть, и мне нужны встречи с известными литераторами. Мы выезжаем с maman, и моя мечта попасть в салон Штакенигаейдеров. Однако туда надо получить приглашение, а папенька щепетилен и запрещает нам туда соваться. И хотя он действительный статский советник, но таких много, признает папенька, а государев архитектор Штакеншнейдер один.

За неделю до рождества я все-таки появилась в салоне вместе с Михаилом Ларионовичем. Он все еще уезжает в экспедицию, а сам уже не может и дня прожить, не повидав Шелгунову.

У Штакеншнейдеров я очень сошлась с их дочерью Еленой девятнадцати лет. Она, как и я, тоже начала повесть из своей жизни. Тот, кто ничего не пишет, у них не бывает. Елена проницательна, рассудительна и очень умна, может, потому, что горбатенькая. Она тоже убеждена, что Михайлов от Шелгуновой совершенно потерял голову, хотя откуда ей знать, каков он с непотерянной головой?

Мы с Еленой постоянно выбираем в салоне даму, на которую надобно равняться в своем развитии. Я полагаю, что женщина должна быть загадочной и роковой, но Елена со мной не согласна и говорит, что такие натуры уже ушли в прошлое, а сейчас свобода на первом месте и раскрепощение чувств.