Слишком много блондинок

Мне было грустно и совершенно не хотелось секса, но у Егора точно случилось обострение — он терзал меня всю ночь. Я даже заподозрила его в приеме какой-нибудь «виагры». Несмотря на то, что в этот раз я не тряслась от любви, не робела, а Егор не был отчужденным и высокомерным… И вообще — он был хорош, чудо как хорош, в смысле всяких навыков, и он не занимался всей этой акробатикой — «давай вниз головой или на люстре»… с ним было просто и приятно, но… Но мне казалось, будто я приношу себя в жертву. Местами я замерзала и меня тянуло в сон, потом он двигался быстрее — я приходила в себя, получала какое-то количество оргазмов — чисто из уважения к его стараниям… И я не могла избавиться от ощущения, что занимаюсь чем-то грязным.

На следующий день мы проснулись в час. Я встала, на удивление, без похмелья — наверное, переспала его. Егор приготовил салат с креветками и помидорами. Мы напились кофе, посмотрели по телеку какую-то передачу о леопардах и вместе вышли. Он довез меня до подъезда и спросил, не буду ли я против, если он мне вечером позвонит. Удивившись такой церемонности, я разрешила: «Валяй, звони», поцеловала его в губы — без засоса, и поскакала домой. Поднялась и передумала — отправилась в магазин и накупила сладостей, торт и восемь детективов.

Вернувшись, вывалила сладости на стол, детективы — на пол, пошла на кухню за чаем, включила радио. Пока я кипятила чайник, передавали рок-н-ролл, но только я поставила чашку и опустила в нее пакетик «ахмад», из динамика полилась грусть-тоска в исполнении «Симпли ред». Про любовь.

Я стояла над чашкой, вслушивалась… начала похлюпывать и вдруг взахлеб разревелась. В последнее время я стала плакать слишком часто, раньше я сдерживалась, «сохраняла лицо», а последние три месяца рыдаю при любой оказии — так легче, в особенности если плакать громко и при этом завывать.

Я поняла, что все — все, что только можно! — делаю неправильно. Вместо того чтобы идти прямым путем к заветной цели, пробираюсь огородами и по буеракам… что Егор — это фигня все, он все врет… что ни я ему не нужна, ни он мне, все фальшиво и не по-настоящему, а по-игрушечному, бедная я, несчастная… ааа! Как хорошо, если можно обвинить в несчастьях что-то отвлеченное — землетрясение, цунами, ливни, террористов… Но я-то… я-то сама во всем виновата, потому что дура безмозглая и бессовестная, потаскушка, дешевая давалка и подстилка! Это поэтому Паша не хотел со мной спать — потому что я распущенная! А мои дешевые ирония и цинизм чего стоят. Я же вечно пытаюсь все свести к анекдоту, к тому, что во всем плохом можно найти хорошее, но это неправда — ничего хорошего в плохом нет! Есть только Паша, с которым я веду себя как упрямое, примитивное животное, и я — прыгающая из постели в постель в надежде, что хоть кто-нибудь из миллиарда мужчин, с которыми я трахалась, нечаянно окажется любовью на всю жизнь!

Позвонили в дверь. Сколько можно, у меня же не проходной двор! Но я пошла открывать — мне хотелось всенародного позора, публичной казни. Перед другими неловко не было — настолько стыдно перед самой собой и перед Пашей. Зареванная, в соплях, я распахнула дверь и увидела, как всегда, аккуратно причесанную, подтянутую Аню.

— Что случилось? — Аня оторопела, уставившись на мою зареванную физиономию.

Я пересказала ей историю моего вчерашнего позора и приготовилась к нотациям в духе: «Я же тебе говорила…» Но Аня схватила меня в охапку, отвела в ванную, умыла, достала из сумочки успокоительную микстуру, отлила полпузырька, довела до кровати, уложила, накрыла пледом и стал гладить по голове, уверяя, что никакая я не потаскушка, не блудница и не дура безмозглая. Аня уверила меня, что с Егором я спала не потому, что давалка, а от нервного перенапряжения, что с Пашей у меня пока только дружеские отношения…

— Ничего себе дружеские! — возмутилась я.

— Дружеские, — настаивала Аня.

Она уверяла меня, что у Олеси нет шансов, что с мужчинами такое бывает, когда они влюбляются и волнуются, что мама ей рассказывала, что папа, когда они познакомились, не мог это сделать месяц — так ее любил, боготворил прям-таки. А Паша позвонит. Обязательно. Оттого, что Аня такая хорошая, я почувствовала себя полнейшим ничтожеством.

— Верочка, — Аня подала мне стакан с соком, — все люди делают ошибки, и большинство из них можно исправить. Паша тоже не сильно прав, разве можно так надолго пропадать? Но если ты уверена, что вы друг друга любите, значит, все будет хорошо. Может, ему надо что-то обдумать вдали от тебя, может, он боится, что у тебя все несерьезно и тебе просто надо убедить его, что ты его любишь, сделать так, чтобы он поверил.

— Ты что, правда так думаешь? — спросила я, перестав хлюпать.

— Да… — ответила Аня, вытирая наволочкой мои зареванные щеки. — Так что не надо себя так ругать за какие-то мелочи…

— Паша — не мелочь! — возмутилась я.

— Не мелочь, — согласилась она. — Но ваша временная разлука — мелочь, если ты и правда собираешься прожить с ним всю жизнь. Он найдется, не бойся. Я в тебя верю.

Убедившись, что я угомонилась и повеселела, Аня уехала.