Слишком много блондинок

Я шла, шла — гуляла, и ноги сами меня привели на Трубную. В груди кольнуло — мысль о том, что, может быть, с Пашей все кончено, едва не подкосила. У меня затряслись колени, вспотела спина, а на душе стало так грустно и печально, что меня охватила неожиданная немощь. Захотелось присесть и сидеть, пока снегом не запорошит. Кое-как справившись со слабостью, я зашла в арку и уткнулась в знакомый подъезд. Посмотрела вверх — форточка закрыта. Я набрала код, поднялась и уставилась на сложенные листки бумаги, втиснутые в дверную щель. Позвонила, постучала — никто не открывал. Собравшись было уходить, оглянулась на листы. Соображение, что записку Паша подготовил для меня, я отмела сразу — это просто верх нелепости, но… Вспомнив, что лазать по чужим шкафам и читать чужие письма нехорошо, о гордости и достоинстве, я пришла к выводу, что ни чести, ни совести у меня нет и что приличия сейчас ни к селу ни к городу. Решив, что раз уж я сейчас сделаю то, чего делать не стоит, я пообещала себе не стыдиться потом собственного поступка и схватила письмо. Оно было для Паши. Посмотрев на последний лист, я обнаружила, что письмо написала Олеся. Усталость как ветром сдуло, я сейчас была Эркюлем Пуаро, нащупавшим след. Пристроившись у окна, достала сигареты и начала читать.

Паша.

Я не верю в то, что наши отношения могут вот так оборваться. После того как мы встретились с тобой последний раз, на вечеринке, я вспомнила все, что было между нами. Как я ездила к тебе в Питер, а ты перепутал поезда и мы ждали друг друга на том месте, где расстались неделю назад — на Малой Садовой. Как ты на мой день рождения приехал с Братьями Улыбайте и они в восемь утра устроили для меня концерт прямо на лестничной клетке. Как я в одних трусах бежала по улице, когда, помнишь, мы с тобой поругались и ты выбросил из окна телевизор, а я испугалась?

«Нд-аа, — подумала я. — Им есть что вспомнить…»

Говорят, большое видится на расстоянии. Я раньше не верила этому, но теперь я точно знаю, что не замечала моего чувства к тебе, хотя не замечала — это неправильно, не понимала его размеров, потому что была им полностью подавлена. Я не верила в то, что так бывает, что со мной это может случиться, что все это происходит в жизни. Ты помнишь, как мы познакомились? Ты был такой веселый, живой — король вечеринки, вокруг тебя толпились друзья и девушки, но мы встретились глазами и — все. Ты подошел и, даже не спросив, как меня зовут, увел меня из клуба, а потом мы всю ночь гуляли по Питеру. Помнишь, как мы приехали на Финский залив и занимались любовью на холодном песке, но почувствовали, что промокли, только через два часа?

«А Паша, оказывается, секс-террорист», — неодобрительно заметила я.

А потом не вылезали из постели три дня подряд и поняли, что не выходим из дома столько времени, только когда у нас закончились сигареты и еда?

«Ни фига себе», — удивилась я и вспомнила, как жалко Паша выглядел со мной.

Это же не могло все пройти даром — я же видела, что тебе со мной хорошо, что…

Там еще были четыре страницы — я их, разумеется, прочитала, и не один раз. Я два раза засовывала письмо обратно и снова вынимала — во мне проклюнулся мазохизм: я с упоением повторяла строки про секс и другие увлекательные подробности.

«На Финском заливе! — Я была вне себя. — Шалава!»

Противопоставив свои жалкие шансы Олесиным, я вздрогнула, решительно вставила письмо в дверь и ушла, грохнув дверью подъезда. Я вспомнила все определения падшей женщины и повторяла без конца, адресуя их Олесе.