Слишком много людей

– Я буду здоровым? – для начала поинтересовался академик, вспомнив о слепой французской девочке, которой он чуть было не стал.

– Ну, как все… С обычными еврейскими проблемками, но, в целом, да, – нос клюнул воздух. – Мускулов, как у Шварцнеггера, не обещаю, зато светлую еврейскую голову – пожалуйста.

– А семья нормальная? Наркотиками не торгуют? – продолжал допытываться Сабельзон.

– Да боже ж мой! Нормальные семьи, хасидим, на пособии… – пробормотал нос, но академик услышал.

– Извините, – сказал он вежливо, но твёрдо. – Я как раз недавно читал статью про демографические проблемы ортодоксов. Быть десятым ребёнком в религиозной семье мне не хочется.

– Приятно иметь дело с умным человеком, – выражение носа, однако, свидетельствовало о другом. – Как тогда насчёт Америки? Есть пара интересных вариантов.

– Ничего против не имею, – профессор заинтересовался. – Можно мальчиком? Здоровым, нормальным, из хорошей семьи? Образование тоже очень желательно.

– Ну разумеется. Вот у нас тут нормальная здоровая еврейская семья. Первый сын уже есть, будете вторым. Младшеньким, – это слово нос протянул как-то очень сладко.

– А чем я буду заниматься? – не отступал профессор.

– Вас будут заставлять учиться на юриста, но вы взбунтуетесь, переживёте духовный кризис и станете творцом, – нос задрался к потолку. – Скорее всего, займётесь прозой. Но, может быть, изберёте живопись. Или сцену. Вам ведь нужно духовно развиваться, не так ли?

– Пожалуй, – сказал Сабельзон, припомнив слова куратора. – А как насчёт материального положения? Не хотелось бы, знаете ли, голодать. И вообще не люблю быть стеснённым в средствах, – решительно закончил он.

– Тут всё в порядке, – заверил нос. – В молодости возможны небольшие трудности, но большую часть жизни будете хорошо устроены. Плюс признание, премии, пресса, молодые любовники…

– Что-о? – не понял профессор. – Какие ещё любовники?!

– Ну, – заюлил нос, – вы же понимаете, современная культура – очень сложный механизм, там очень большая конкуренция. Чтобы сделать карьеру в этой области, мало быть евреем, нужно ещё иметь соответствующую ориентацию… Да в этом нет ничего страшного. С точки зрения чистого сознания, все эти различия – такая мелочь!

Профессор, однако, был иного мнения.

– Нет, – твёрдо сказал он. – Вы меня извините, но я традиционалист. Во всяком случае, в этом вопросе.

– От гомофобии – один шаг до антисемитизма, – предупредил нос, спустился вниз и озабоченно почесался о столешницу… – Ну да ладно, я не особенно на это и рассчитывал. Хорошо, открываем карты. Вот ваше место! – свиток снова развернулся. – Для вас берёг. Светская семья, отец – учёный, мать – дочь миллионера. Родом из Штатов, живут в Италии. Обеспеченные люди, к тому же вскоре ваш будущий отец получит кафедру. Собираются завести ребёнка. У них роскошный дом в старом квартале. Под окном – персики. Вы любите персики?

– Люблю, – признался Сабельзон. Ему уже хотелось поскорее родиться в доме с персиками, но он боялся подвоха. – А какие ещё есть минусы? Семья гетеросексуальная? Мать нормальная? Отец не алкоголик?

– Всё, всё в абсолютном порядке, – успокоил его нос. – Никаких проблем вообще. Мать – бывшая студентка вашего будущего отца, очень красивая женщина. Отец – восходящая звезда, социогуманитарный мыслитель. Сейчас готовит к печати второй том «Введения в проективную социографию»…

– Что-о? – академик аж подскочил, несмотря на отсутствие ног. – Вы предлагаете мне стать сыном Абрахама Пейтлина? Этого… этого… – у него не нашлось слов. – Я умер из-за его дурацкой статейки, – с горечью признал он. – А вы мне предлагаете стать сыном этого идиота и шарлатана. Ещё, наверное, придётся разбирать его так называемое научное наследие… – представил он себе перспективы, – готовить рукописи к публикации… гордиться… нет. Никогда и ни за что.

– Н-да, – нос горестно повис. – Это ваше последнее слово?

– Да, – твёрдо сказал профессор. – Всё что угодно, но только не это.

– Ну, простите, – нос чихнул, и кабинет исчез.

* * *

– Доброй вечности, любезный странник. Вы уже приняли Ислам?

На этот раз Лев Владиленович оказался в очень своеобразном месте. Он сидел – точнее, находился – на мраморном полу, уходящем куда-то вдаль, к бесконечно далёкому горизонту. Пол был испещрён геометрическими узорами и каллиграфическими надписями на арабском.

Прямо из пола росла пальма – видимо, финиковая (академик был не силён в ботанике). Рядом журчал родник.

А перед пальмой на коврике лежала гурия. Самая натуральная, одетая в легчайшие шелка, не скрывавшие никаких прелестей, а только подчёркивающие их наличие.

Сабельзон механически отметил, что соски у гурии нежно-розовые, а лобок не просто выбрит, а, похоже, никогда не знал растительности. Исследовать этот вопрос подробнее мешала газовая ткань, но он понимал, что гурия, наверное, не будет излишне строга к любезному страннику. Останавливало только то, что интерес к её прелестям был обречён оставаться чисто теоретическим: своей плоти академик не имел, да и насчёт плоти гурии тоже сильно сомневался.