Слишком много

— Планы изменились. — Я вздрагиваю от звука своего голоса. Даже для моих ушей я звучу расстроенным. — Мне нужно, чтобы вы все были у тебя дома.

— Ты как-то странно говоришь? Что случилось? Где ты?

— В двух минутах ходьбы от твоего дома. Просто позови всех к себе, хорошо?

— Да, я позвоню им и открою бутылку. Заходи.

Прервав звонок, я поворачиваю налево, в закрытый квартал, и, нажав на педаль газа, мчусь по дороге, усыпанной огромными особняками. Я снова поворачиваю направо, на этот раз на подъездную дорожку Нико на скорости слишком много миль в час. Шины взвизгивают, когда я нажимаю на педаль тормоза и останавливаюсь в нескольких дюймах от двери гаража.

На улице тепло, все еще около семидесяти градусов. Солнце садится за океан, окрашивая безоблачное небо в розово-фиолетовые тона. В воздухе витает запах травы, и слышен лишь нежный шелест листьев. Ни дети не бегают по окрестным особнякам, ни собаки не лают, ни машины не проезжают… Это мирный вечер. И такое ощущение, что весь мир решил посмеяться над моими страданиями. Сейчас должен идти дождь.

Или, что еще лучше, над головой должна разразиться жестокая буря, молнии раскалывают небо, выбеливая шикарный дом Нико до белизны.

Или еще лучше — ураган, соответствующий моему дурному настроению, но нет.

Даже долбаного моросящего дождя нет.

— Ты выглядишь как дерьмо, — говорит Нико, когда я врываюсь внутрь и топаю по выложенному мрамором коридору в роскошную гостиную. — У вас с Талией все в порядке?

Я мечусь взад-вперед между стеклянной стеной и роялем, что занимает восемнадцать чертовых шагов в одну сторону. Я пытаюсь собраться с мыслями и составить связное, разумное предложение. Не то чтобы это получалось.

Внутри моей головы царит хаос, похожий на хаос на главном этаже Белладжио (прим. перев.: Коммуна в Италии). Мои мысли борются за внимание, представляя собой какофонию бессвязного шума. Я пригубил половину виски, которое Нико сунул мне в руку, когда я в третий раз проходил мимо дивана, и впился пальцами в затекшую шею.

Мне следует подождать, пока придут Шон, Джек и Логан, но у меня может случиться чертов инсульт, если я не начну говорить прямо сейчас.

— Помнишь правду Талии с вечеринки?

Нико сидит на подлокотнике своего дурацкого дивана, поставив локти на колени, и следит глазами за мной по комнате.

— Да, она провела месяц в тюрьме.

Я проглатываю остатки дурацкого виски и с грохотом ставлю дурацкий стакан на дурацкий, мать его, кофейный столик.

Думаю, мне нужно сделать несколько глубоких вдохов…

— Ее обвинили в убийстве.

Проходит несколько долгих молчаливых секунд, и Нико никак не реагирует. Кажется, он ждет, что я разражусь хохотом.

Этого не произойдет, брат.

— Она не в тюрьме, так что…, — медленно начинает он, его тон сдержан, как будто он знает, что достаточно одного неверного слова, чтобы я сорвался.

— Спроси меня, кого она якобы убила.

Выражение его лица неуловимо меняется, как будто он начинает понимать смысл моих дрожащих рук и резкого тона, но прежде чем он успевает открыть рот, его прерывает громкий стук в дверь. Очень вовремя.

— Войдите! — кричит Нико.

Первым входит Логан, за ним следуют Шон и Джек, каждый с бутылкой виски. Нико, должно быть, предупредил их о ситуации по телефону, потому что они без слов похлопали меня по плечу.

— Я введу вас в курс дела. — Нико пересекает комнату и достает из винного шкафа три хрустальных бокала. — Талия рассказала Тео, почему она провела время в тюрьме. Ее обвинили в убийстве.

— Убийстве? — Логан ссутулился и свел брови, снимая бейсболку. — Кого она убила?

— Предположительно, — отвечает Нико, наполняя их бокалы. — Думаю, мы сейчас узнаем. — Они смотрят на меня с ожиданием. — Кого?

Мышцы на шее и руках снова напрягаются. Слова на вкус как старая жвачка.

— Ее мужа.

Эта информация доходит до них быстрее, чем обвинения в убийстве. Их выражения совпадают с тем, что творится у меня в голове: растерянность, удивление, шок. Лицо Логана также искажается от узнавания, как будто он вдруг понял, почему я мечусь по комнате, из ушей свистит пар, как будто я сам готов кого-то убить.

— Она была замужем и не сказала мне. — Я опускаюсь на диван, мои плечи обвисают. Теперь, когда все открыто, мне стало немного легче. Хотелось бы сказать «спокойнее», но это было бы откровенной ложью. — Что мне теперь делать?

— Что она рассказала тебе о деле об убийстве? — спрашивает Шон, и полицейский в нем берет бразды правления в свои руки. — Обвинения? Почему она была подозреваемой?

Я качаю головой, глядя в потолок.

— Какая разница? Она здесь, так что обвинения, должно быть, сняты. Она была замужем, Шон. Это важно. Она должна была полюбить парня, чтобы выйти за него замуж, верно? Она должна была думать, что он тот самый. И что, мать твою, это делает из мной? Вторым лучшим выбором?