Сливовое дерево

Но герр Бауэрман был влиятельным юристом. Это явно меняло дело. Третьего дня Исаак сетовал, что отец вынужден работать на нацистского офицера из Штутгарта. Неужели люди, чьи интересы он представляет, посмеют заявить, что ему и его семье не место в банках и ресторанах? Кристина тут же вспомнила слова Исаака о том, что некоторые друзья отца, евреи — врачи, адвокаты, финансисты, — уже покинули страну. Ледяной страх пронзил ей грудь. Что, если Исаак и его семья тоже уедут?

Кристина стала разглядывать деревянный забор, окружающий принадлежавший родителям огород. На этой стороне улицы, за старым амбаром, начиная с ее дома, ряд домов и сараев отступал от красной линии, оставляя пространство для передних дворов и палисадников. Садик ее родителей располагался на участке, образованном стенкой ветхого амбара и лицевой стороной их дровяного сарая и дома, и занимал весь передний двор. По сравнению с садом Бауэрманов он был совсем крошечным, без водоемов, прячущихся в зелени изваяний и изящных фонтанов, но давал овощи и фрукты, необходимые для пропитания семьи. Кроме того, среди рядов репы, бобов, картофеля и лука-порея были аккуратно вписаны клумбы с оранжевыми ноготками, желтыми бессмертниками и голубым львиным зевом — предмет маминой гордости. Отец даже выложил каменную тропинку к середине сада и повесил колокольчик на ворота, расположенные прямо напротив входной двери дома, с обеих сторон от которых росли сливовые деревья.

К радости Кристины, на их заборе не висело никаких объявлений. Ей не хотелось, чтобы безобразные плакаты портили плоды тяжелого труда ее семьи, и родители тоже наверняка бы этому не обрадовались. Дом был трехэтажный, деревянный, на каменном основании, он передавался в семье матери из поколения в поколение. Раз в неделю витражное стекло в верхней части входной двери мыли и натирали до блеска, три коридора и деревянные лестничные марши подметали и мыли. Тротуар у дома всегда был чисто выметен, а садик тщательно прополот. Даже зимняя кладовая в коридоре первого этажа отличалась безукоризненной опрятностью. Стеклянные банки, в которые летом и осенью закатывали овощи и фрукты или домашнее повидло, и жестяные банки с ливерной колбасой аккуратно стояли на выстланных бумагой полках. В небольшом погребе вдоль выбеленных известкой стен располагались ящики для хранения яблок, картофеля, репы, свеклы и моркови.

У амбара были общая крыша и южная стена с домом, который вплотную примыкал к другому амбару, делившему, в свою очередь, крышу с жилищем соседей. Нацистская пропаганда не коснулась частично деревянных, частично каменных фасадов этой стороны квартала, но через улицу на возвышении стояла церковь, и на каменной подпорной стене, сбоку от лестницы, висел плакат.

Тяжело дыша, Кристина окинула взглядом окна окружающих домов, лихорадочно соображая, не стоит ли ей пробежать по улице и сорвать объявление. Но старый герр Эггерс, высунувшись из окна, попыхивал трубкой и наблюдал за ней. Кристина не знала, являлся ли он членом нацистской партии, и не решилась исполнить задуманное. Глупо выйдет, если сосед донесет на нее за уничтожение правительственных прокламаций, особенно теперь, когда ее жизнь, кажется, пошла на лад.

Девушка торопливо прошла по каменной дорожке между своим домом и садом, открыла тяжелую входную дверь, прошмыгнула внутрь и навалилась на дверь изнутри, чтобы убедиться, что та крепко заперта. В передней Кристина скинула ботинки, спешно проследовала мимо спальни бабушки и дедушки и взбежала по лестнице, шагая через две ступеньки. Дом наполнял запах жареного лука, и внучка знала, что бабушка находится в кухне второго этажа и готовит на обед братвурсты и шпецле[17]. Кристине надо было переодеться и выскользнуть незамеченной, чтобы ее не задержали, потому что ома видела свое предназначение в том, чтобы заставлять людей есть.

Кристина, ссутулившись, прокралась на цыпочках по узкой лестничной площадке второго этажа, потихоньку проскочила мимо закрытых дверей кухни и гостиной. Она расстегнула пальто и стала осторожно подниматься по следующему маршу лестницы, опасливо опуская ноги на скрипучие ступени — первую и третью. Тут распахнулась дверь кухни, и девушка замерла на месте.

— Кристина? — раздался голос поверх шипения лука и потрескивания дровяной печи.

— Mutti? — у Кристины внезапно язык присох к нёбу. Она спустилась по ступеням и остановилась на площадке, схватившись одной рукой за перила. — Ты дома?

— Мне надо поговорить с тобой, — ответила мутти. — Войди, bitte, и присядь.

Входя в теплую кухню, Кристина пыталась угадать по глазам матери ее настроение. Мутти закрыла за собой дверь, сняла с огня сковороду и отставила ее в сторону.