Сливовое дерево

На первой неделе лета фюрер стал хвастаться тем, что потребовал вернуть Данциг[30] в состав Германии, хотя Франция и Британия выразили решимость защищать интересы Польши. В то же самое время Польша и Россия якобы привели войска в боевую готовность, и Кристина слышала, как в мясной лавке и в булочной люди шептались о том, что война не за горами. Несмотря на тревожные новости, все ее знакомые надеялись, что удастся сохранить мир. По мере того как международное положение усугублялось, стали появляться слухи о нормировании продуктов. Кристина с ужасом вспоминала истории про голодавших во время предыдущей войны детей и женщин, рассказанные дедушкой.

Первого сентября Гитлер объявил, что Польша обстреляла германскую территорию и германские войска нанесли ответный удар. Будто бы нападение на Польшу предпринято как контрмера. В тот же день ввели в действие комендантский час для всех немецких евреев — восемь часов вечера.

Кристина чувствовала, что вокруг ее шеи затягивается удавка.

Несколько ночей она ворочалась в постели до рассвета, беспокоясь, что Исаак из-за новых ограничений положит конец их встречам, и стараясь не думать о войне. Но воображение упорно рисовало, как пули и снаряды обрушиваются на город, хотя девушка и пыталась убедить себя, что такое не может произойти в столь маленьком, незначительном населенном пункте. Хуже всего было то, что она не узнает о намерениях Исаака еще три недели и четыре дня, потому что в последний раз они виделись только два дня назад, в ночь перед тем, как Франция и Британия объявили Германии войну.

В следующие три долгие недели, прошедшие до встречи с Исааком, по радио сообщили, что Королевские военно-воздушные силы Великобритании сбросили бомбы на немецкие города Куксхафен и Вильгельмсхафен, а германская армия продвигается к Варшаве. В газетах появились списки первых погибших в боях, а также был опубликован указ, грозящий смертной казнью любому, кто поставит под угрозу оборонную мощь Германии.

Когда наконец Кристина и Исаак встретились в овощном погребе, она попыталась припомнить все новости, поскольку эсэсовцы отобрали у Бауэрманов радио. В соответствии с перечнем новых правил и ограничений, который ежедневно печатали в газетах, евреям не разрешалось покупать мыло для бритья, табак, рыбу, пирожные, а теперь им еще и запрещалось иметь радиоприемник.

— Пришли восемь человек, и они перевернули весь дом, — рассказывал Исаак. — Они грубо обращались с отцом и несколько раз ударили меня по уху, а потом забрали все, что хотели, — свечи, мыло, мясо, масло, хлеб, книги, чемоданы, мамины драгоценности и меха, игрушки моей сестры. На следующий день заявились с грузовиком и вывезли картины, лучшую мебель, фарфор, серебро, даже менору. Нас заставили выносить все это и грузить в кузов, а потом принудили отца подписать документ, где говорилось, что он добровольно передал эти вещи немецкому Красному Кресту.

— Как же так? — воскликнула Кристина. — Как можно похищать чужое имущество среди бела дня?

— А кто их остановит?

Девушка пожала плечами и в недоумении покачала головой; в глазах ее закипали слезы.

— Не знаю.

— Нам посоветовали отравиться газом или повеситься.

— Ach Gott[31].— Кристина взяла его руку. — Какие мерзавцы! У вас осталось что-нибудь?

— Отец припрятал немного денег под половицами позади унитаза в туалете верхнего этажа. Их не нашли.

— Вам что-нибудь нужно? Я могу принести все, что потребуется.

— Билеты из страны в один конец.

Кристина оторопела. Она понимала, что оставаться здесь Исааку и его семье опасно, но она нуждалась в нем. Ей необходимо было видеть его лицо, слышать его голос, чувствовать объятия его сильных рук. Эта мысль пронеслась у нее в голове, и она возненавидела себя за эгоизм.

— Есть вести от ваших родственников? — поинтересовалась она.

— Сестра отца три недели назад послала письмо из Лодзи, но мы получили его только вчера. Она пишет, что сначала польские евреи обязаны были носить нарукавную повязку со звездой Давида, а потом их согнали в гетто. Тех, кто пытался сопротивляться, расстреляли, среди них был ее муж. Ее вместе с тремя детьми поселили в комнате, где живут еще восемь человек. Тетя спрашивает, не можем ли мы вытащить ее оттуда. Пишет, что это последняя весточка от нее, потому что им больше не дозволяется получать и отправлять письма. Отец сел и заплакал, а мама даже не взглянула на него. Она до сих пор еще надеется, что скоро все наладится. Она считает, что Гитлер теперь займется ведением войны и забудет про нас, а с нами все будет хорошо, если только мы станем выполнять их условия.

— А ты что думаешь?

Исаак потупил взгляд.

— Я думаю, мы должны прекратить это.

Его слова словно окатили ее холодной водой.

— Что прекратить?

— Видеться. Если нас поймают, все будет кончено. Для нас обоих. Теперь, когда ввели комендантский час, стало еще опаснее. За мной могут проследить. Нам нельзя встречаться. Я больше не приду.