Слой-2

– Когда работа есть, хорошо живется, совсем хорошо. Ваши люди добрые, хорошие люди, в других городах не такие люди, ругаются, милиция зовут. Вот свердловские люди, совсем рядом, понимаешь, совсем другие люди, ваши люди хорошие. Сибир! – уважительно закончил «Чокморов».

– Вас как зовут?

– Сафар.

– А по отчеству?

– У наших отчества нет, не бывает. Как отец зовут – такой фамилия.

Слесаренко отметил, что с развитием разговора таджик всё больше путался в русской речи, стал проявляться акцент, а ведь первые фразы сказал совсем чисто – заучил, наверное, не в первый раз произносил.

– Что же домой не возвращаетесь? У вас там, по телевизору слышал, вроде бы помирились, договорились с оппозицией.

– Какой-такой договорились? – Сафар с укоризной поглядел на Виктора Александровича. – Какой-такой оппозиция? Мы кулябцы, они нас резали Бадахшан, Курган-Тюбе тоже резали, поезд остановили, на улицу выводить и стрелять автоматом. Я сын, дочь, жена под сиденье прятал, на сиденье русский сидели, их не трогали. Я паспорт прятал, мине лицо бил, говорил: «Куляб», я говорил: «Нет», – мине снова бил, не верил, потом бросал живой... Казахстан были, Оренбург были, Челябинск были, Свердловский были, теперь Тюмень два года уже.

– А где живете?

– Стройка живем. Сарай живем, гараж живем, баня живем. Потом новый стройка живем.

– Но вы зарегистрировались, я полагаю...

Сафар напрягся, и Виктор Александрович быстро продолжил:

– Нет-нет, не подумайте, я о другом. Ну, статус беженца, он же дает льготы определенные...

– Какой-такой льготы... Один милиция. Нормальный работа нет, никто не хочет беженец, боится беженец, говорит: «Вам нет работа». Наш на улица сидит, деньги просит, милиция ругается: «Уходи!», цыган говорит: «Уходи, резать будем!». Я такой жизнь не люблю. У меня рука есть, у меня другой рука есть, мы бригада хороший, три человека, люди спасибо говорят, я не обманываю, хозяин.

– И рад бы, да ничем помочь не могу, – вздохнул Слесаренко и поднялся. Сафар тоже вскочил, огляделся в последней надежде.

– Давай «вагонка» набить, красиво будет, один день все сделаем, мало денег совсем...

– Спасибо, но это уже я сам, – потверже сказал Виктор Александрович.

Таджик поклонился молча, не поднимая глаз.

– До свидания, уважаемый. Храни вас Аллах.

– Не хотите ли чаю? – стыдливо спросил Слесаренко.

Таджик улыбнулся и вышел с поклонами, на улице сказал что-то резко и коротко, три черные стриженые головы проплыли вдоль окон веранды и исчезли. Виктор Александрович швырнул молоток в угол – так и просидел с ним весь разговор, – включил в розетку чайник. За окнами начинало темнеть, скоро свет зажигать, на ночь греть отопитель...

Из Сургута Виктор Александрович прилетел в воскресенье к вечеру: с утра мучил следователь, как будто мало ему было субботнего терзания до полуночи, да Слесаренко и сказать-то ему ничего полезного не мог. Вошли в подъезд, стреляли сзади, он никого не видел в темноте...

Тогда он стоял на коленях с минуту, показалось же – вечность, а может, и не минуту даже, а несколько секунд, пока нашарил шапку и выскочил наружу, зачем-то побежал к машине и стал дергать запертую дверцу. Сработала и завыла сигнализация, потом из подъезда с криком вылетела Танечка Холманская. Они вдвоем тащили волоком Колюнчика в квартиру (следователь сказал, что зря, не надо было делать этого), Колюнчик был страшно тяжелый; он лежал на спине посреди комнаты, Татьяна звонила в милицию и «скорую», Слесаренко пошел на кухню выпить воды, его мутило, и увидел накрытый к вечернему стол на троих – кулагинский сюрприз.

Приехали врачи и милиция – врачи намного раньше, да что толку, – набилось в квартиру невесть откуда взявшееся множество людей. Следственная бригада – парни в штатском – быстро всех разогнали, остались лишь он и Татьяна. Был, кажется, танечкин муж, но ушел с понятыми после составления протокола. Кулагина увезли. Следователь по имени Евгений Евгеньевич всё спрашивал и спрашивал, Виктор Александрович отвечал односложно, а следователь писал в блокнот его ответы почему-то долго и старательно. Куда больше говорила Холманская, очень много знала про Колюнчика, и это неприятно удивило Слесаренко.

Приезжал некто из городской мэрии, с ним знакомый референт, предлагали транспорт до гостиницы, Слесаренко отказался. Когда злые сыскари закончили свое и доложили – никаких следов, все затоптано стадом сочувствующих, – старший по группе Евгений Евгеньевич попросил поутру быть в гостинице: если Виктор Александрович ещё понадобится, ему позвонят и подъедут.

И вот все ушли; сидели вдвоем в грязной комнате. Татьяна в красивом синем платье и туфлях принесла ведро, мыла полы большой тряпкой, подоткнув куда-то внутрь подол, елозила тряпкой и плакала. Слесаренко сказал: «Хватит, Таня, не надо», – и она ответила, разогнувшись и убрав запястьем волосы со лба: «Как не надо? Надо».

Таня упятилась с ведром и тряпкой в прихожую, потом в ванную. Вышла причесанная, в оправленном платье. Слесаренко встал с дивана и сказал:

– Пойдем на кухню.