Слой 3

Еще месяц назад Слесаренко распорядился бы выяснить, на месте ли его сотрудники, и если нет, то попросил бы разыскать и соответственно прибыть, когда появятся или будут обнаружены по телефону, и мог бы добавить «Срочно!», или не добавлять, что означало допустимую неспешность причины вызова и собственно его процесса. Но тот же Кротов, поймав его однажды за этим многословьем по селектору, дождался конца разговора и прочел Виктору Александровичу короткую внятную лекцию, суть которой заключалась в следующих постулатах: настоящий руководитель обязан четко и недвусмысленно формулировать свои распоряжения; он не должен и, тем более, не имеет права расхолаживать и сбивать с толку подчиненного различными деталями и вариантами исполнения, ибо это лишает сотрудника самостоятельности и принижает его ответственность; распоряжение не может содержать даже намека на вероятную возможность его неисполнения; если в распоряжении не указано точное время исполнения, оно должно исполняться немедленно. «Я что, робот, по-твоему?» – возмутился тогда Слесаренко и тем самым нарушил еще один кротовский постулат: в служебное время, в служебных кабинетах и по служебным вопросам общаться друг с другом только на «вы», даже если при этом отсутствуют третьи лица. Последнее казалось Виктору Александровичу и вовсе надуманным, по театральному двуличным –до тех пор, пока он не увидел и не принял окончательно спасительную простоту такого решения. С убитым мэром было все иначе: на «ты» с утра до ночи в любой аудитории...

«Господи! – оборвал себя Слесаренко. – Почему я называю его убитым? Ведь он формально еще жив!». Перед глазами на мгновение всплыла большая палата, флаконы на стойках и трубки, равнодушное пиканье электроники, люди с оружием за дверями и внутри, неподвижное тело, сокрытое белым... «Не приведи господь, – подумал Виктор Александрович. – Если вдруг и меня, то лучше сразу и насовсем». И он постучал пальцами по старой щербатой столешнице. Сколько уж раз хозяйственники порывались заменить этот стол на любой новый, который понравится, совали красивые цветные картинки, а он лишь отмахивался и гнал назойливых радетелей из кабинета. Непонятно почему старый обшарпанный стол успокаивающе действовал на Слесаренко. «Почему непонятно? – подумал вдруг Виктор Александрович. – Как раз напротив, все понятно: старый стол напоминает о том, что и до тебя, дружище, были жизнь, проблемы и надежды, и после тебя они будут и будут, а потому... Что потому?».

Стукнула невидимая ручка первой «тамбурной» двери, повернулась и поехала в сторону вместе с дверью вторая. Вошел Кротов в светлом легком костюме, золотистом модном галстуке поверх белой рубашки, за ним Лузгин в джинсовых штанах и жилете, рубашке «поло» с коротким рукавом.

– Слышали? – спросил Виктор Александрович, выходя из-за стола и протягивая руку: так у них установилось – здороваться за руку без приветствия.

– А как же! – весело ответил Лузгин, выныривая из-за кротовской спины.

– Он там пробыл всю ночь, – кивнул на друга Кротов.

Здороваясь в очередь с Лузгиным, Виктор Александрович унюхал слабый, но ясный запах водки и не сумел, видимо, совладать с лицом, потому что журналист вдруг отступил на шаг назад и развел руками.

– С народом, Виктор Саныч, только с народом!

– Выходит, все-таки пьют, – с плохо скрытым злорадством сказал Слесаренко. – А ведь слово дали, что ни грамма...

Сели в конце длинного совещательного стола, расположенного вдоль кабинетной стены с двумя большими окнами: Слесаренко во главе, Кротов справа, Лузгин – слева. Потом, когда начнется «планерка», Кротов останется на месте, а Лузгин переместится ближе к противоположному торцу – в соответствии с табелью о рангах, или, как любил переиначивать Лузгин, «в соответствии со сценарием».

– Рассказывайте.

В отношении этих двух слово «докладывайте» Виктор Александрович не применял.

Лузгин потянулся к центру стола за гостевой пепельницей.

– Люди те же, настроение – то же. В общей сумме человек триста. Одна часть пикетчиков, одна часть сочувствующих и членов семей, третья часть – зеваки. Пикетчики не пьют, а вот зеваки и сочувствующие разговлялись с полуночи.

– И вы с ними.

– И я с ними, – спокойно кивнул Лузгин. – Когда утром полезли на насыпь, то наши доблестные менты-молодцы руки за спину, пытались остановить народ, так сказать, грудями и голосом. Никто никого не уронил, только толкались немного. А вот когда пикетчики вышли на рельсы и стали сгонять милицию вниз, под насыпь, возникла напряженка. У них же приказ...

– Знаю, – сказал Слесаренко. – Я дал Савичу команду отойти. Вы мне другое скажите: если и люди те же, и настроение, то почему они все-таки вышли на рельсы?

– А вы не знаете? – Лузгин округлил глаза и затянулся дымом. – Вам не доложили?

Этого в Лузгине Виктор Александрович так и не выучился принимать: если знаешь больше – скажи просто, без этих тянущих встречный унизительный вопрос сигаретных пауз.