Сломанная тень

Моська был с ней согласен. Прыгал, лаял, норовил схватить зубами тряпицу, в которую мясо завернуто.

– Ну, бывайте, хозяюшка! – попрощался мясник и ухмыльнулся. Так же, как Аксинья пять минут назад. Моська продолжал лаять на сверток. А ну-ка! Катя его развернула. Так и есть: мосалыга и кусок пашины! Пока деньги считала-пересчитывала, подменил разносчик мясо.

– Ну-ка стой! – закричала Катя.

Умница Моська кидаться не стал, занял оборону около ворот, чтобы из двора подлец не выскочил. Хоть мал, а зубы-то крепкие! Обнажил их и зарычал. Прорваться-то можно, только хромать потом долго.

– Ошибся, хозяюшка! – развел руками разносчик. – Прошу пардону! Не ту тряпочку подал! Сей момент исправим!

– Аксинья науськала? – догадалась Катерина.

– Какая Аксинья? – переспросил разносчик и посмотрел невинным взглядом, который еще больше укрепил Катю в подозрениях. – Не знаю никакой Аксиньи! Нате ваше мясо. И тыщу извинений, мадам. Ошибочка вышла! Пашинку-то мою верните.

– Ошибочка, говоришь?

– Ошибочка, – снова ухмыльнулся мясник.

– А за ошибочки надо платить! – строго сказала Катерина. – Пашинка штрафом будет!

«Данилке супчика сварю и Моську-умницу побалую!»

– Это с какой стати? – повысил голос разносчик.

– А с такой! Чтоб впредь не жульничал! А коли не согласен, на! Забирай свою пашинку. Только уж будь любезен, на нашу улицу больше не суйся. Всем про твои подвиги расскажу!

– Ты же уезжаешь завтра! – удивился мясник.

– Аксинья сказала?

– Ну да! – сознался детина.

– Перепутала она! Я здесь навсегда!

Тоннер не выспался. Засиделся за атласом, а в девять утра Данила постучал:

– Илья Андреевич! Карета подъехала, а в ней какой-то полковник! Вас требует!

Какое счастье иметь слугу! Хорошего слугу! Одежда вычищена, высушена, сорочка свежая, накрахмаленная. Обидно такую надевать впопыхах. Эх, жизнь врачебная! Ни ночью покоя, ни с утра! Что опять приключилось?

Спустившись по лестнице, Тоннер чуть не налетел в дверях на Макара. Тот, опираясь на метлу, раскачивался на ветру:

– Илья Андреевич! Христом Богом! Гривенник! – и руку протянул, словно на паперти. Тоннер мимоходом глянул и испугался. Правый глаз у пьяницы есть, а левого нет, вместо него бульба синяя висит.

Не достав вчера денег, сторож украл у Аксиньи заначку. Давно тайничок приметил – около печки, дощечку в полу надо сдвинуть. Только денег там с гулькин нос лежало, на чекушку. Пылавший внутри пожар загасить этакой малостью не удалось, потому полез в тайничок вторично. Вдруг не все выгреб? Тут Аксинья его и застукала. Хорошо, вода в баке не успела вскипеть, даже приятственно вышло, когда она ему спину окатила. А вот скалкой отделала всерьез! По всему телу синяки, глаз заплыл. Когда Аксинья опомнилась, поняла, что натворила, то сперва побежала к докторам за мазями, а потом сама штофчик приволокла. Испугалась, дура, что без кормильца останется! Заснул вчера Макар с верою в светлое завтра, но утром Аксинья переругалась с мясником и опять погрозила супругу скалкой.

– Поможите, Илья Андреич!

Тоннер пожал плечами. Запереть бы пьяницу в подвал на неделю да, кроме воды и хлеба, ничего не давать. Может, и вылез бы из запоя.

Макар проводил Тоннера тяжелым взглядом. «Докторов полон двор, а подлечить некому. Брезгуют! А если вдуматься, кто они без меня? Морг и тот отпереть не могут. И двор мести не способны! А уж дров наколоть и подавно! Однако не ценят рабочего человека! Эх! Вот помру, тогда и поймут, что сироты они без меня убогие! Даже немец этот поймет! Все беды от него! А кто это в карете его дожидается? Батюшки светы! Никак обер-полицмейстер? Боже мой!»

Макар в кутузках был частым гостем (то драка, то пьяная поножовщина), а петербургский обер-полицмейстер Киршау регулярно объезжал участки с проверками. В последний визит предупредил завсегдатая, что в следующий раз отправит прямиком в Литовский замок.

Не ожидал Макар от себя такой резвости. В глубь двора словно на метле перелетел. Собственно, так и было, без орудия труда держаться на ногах дворник не мог.

– Доброе утро, Тоннер! Садитесь, покатаемся! – предложил Киршау, как только кучер распахнул перед Ильей Андреевичем дверцу черной казенной кареты.

– Доброе утро, Карл Федорович! – ответил опешивший Тоннер. – У вас кто-то заболел?

– Нет, слава богу! Дело у меня к вам! Удивлены, конечно?

– Весьма, господин полковник!

Тоннер был весьма стеснен в средствах, поэтому, кроме службы в Медико-хирургической академии, имел частную практику (пока весьма небольшую), выполнял поручения Физиката (проверял, не нарушают ли лавочники и кабатчики санитарных правил) и за небольшую плату привлекался полицией в качестве судебного медика. Впрочем, все коллеги Тоннера подрабатывали, где могли: жизнь в столице дорогая!

С полковником Киршау Тоннер был знаком, но не близко. До недавнего времени Карл Федорович был полицмейстером одного из отделений[15], а после бесславного изгнания Шкурина занял его место. Что привело его к Тоннеру, да еще в такую рань?